Рецензии
Ленин и Колобок
Шиш Брянский о сборнике "Весна"
Малая проза теперь в России, за редкими исключениями, не котируется. Шансы на внимание со стороны читательских масс имеют, как правило, авторы романов и увлекательного нон-фикшна, но не новеллисты. Не стал мегасенсацией и новый сборник Павла Пепперштейна «Весна», но от этого его рассказы не перестают быть прозой высшей пробы – изобретательной, изящной и по-настоящему оригинальной.
В свое время те, кого принято называть русскими постмодернистами, увлекались ехидной игрой с символами, мифами и историческими концептами. Игрунам было важно лишить сверхзначимые объекты неприкосновенности, довлеющего непреложного смысла, раз и навсегда заданного толкования. А также, само собой, посмеяться над тем, к чему было принято относиться серьезно. С этими целями, в частности, изготовлялись иронические муляжи фольклора и фэнтези, а также смешное чучело сурового реализма.
Ныне работа в духе Дмитрия Пригова, Егора Радова или раннего Владимира Сорокина не особенно востребована – интеллектуальные галлюцинации вышли в тираж, а затем уступили место чему-то совершенно другому. Наследником смешливой галлюциногенной литературы 1980-х и 1990-х остается Павел Пепперштейн, но то, как он обращается со своим наследием, не соответствует никаким тривиальным ожиданиям. Создатель знаменитой «Мифогенной любви каст», написанной совместно с Сергеем Ануфриевым, не перестает проявлять тонкий вкус и редкостную чуткость, радикально видоизменяя и улучшая то, что ему досталось.
Там, где предтечи Пепперштейна свирепо усмехались или говорили «нет», он либо говорит «да», либо улыбается загадочной улыбкой, и получается первоклассная литература 2000-х.
В сборнике «Весна», как и в «Мифогенной любви каст», отдается щедрая дань советским мифам. Но нет уже никакого грубого пересмешничества, никакой потешной «деконструкции». Вместо фарса – уважение, любовь и добрая ирония пополам с мистикой и психоделикой.
Члены тайного литературного общества, состоящего из корифеев соцреализма, некоторые из которых доживают век в престижном писательском поселке, – титаны духа, разрабатывающие новую религию и ищущие «мистическую пружину советского мира». Ленин – протеже эзотерического «Короля Французской Республики», представляющего собой огромный белый шар и ведущего Францию по пути Совершенства.
Двигаясь в сторону хоррора и фантастики, Пепперштейн скорее не пародирует эти жанры, а просто создает особые их изводы, пусть и не лишенные постмодернистского измерения. Зловеще-непредсказуемый Колобок, космические ангелы и особенно инопланетянка, изучающая свойство абсента в замечательном рассказе «Юмор», ? не абстрактные литературные конструкты, а полноценные герои.
В некоторых рассказах «Весны» происходит то же, что и в вышедшей несколько лет назад дилогии Пепперштейна «Свастика и Пентагон»: действие определяют символические и даже просто геометрические объекты, расширяющие сознание не хуже самых уважаемых веществ. Яйцо, с помощью которого вызывают дух покойного советского драматурга, превращается в элемент советского герба, а впоследствии пригождается на Пасху; конструкция из восьми белых дисков, обнаруженных священником-экзорцистом в животе у «пациента», оказывается гостем из будущего.
В пересказе такие сюжеты выглядят невнятными и надуманными, да что там – просто нарочито бредовыми. Но самый главный эффект от белых дисков и всего прочего как раз и заключается в том, что вместо ожидаемой претенциозной игры ума в свои права вступает живая жизнь. Жизнь, плавно перетекающая в мистерию.
Характерная зацикленность на знаках, вопреки всем мыслимым закономерностям способствующая появлению полнокровного, содержательного текста, – чисто пепперштейновский феномен, достойный пристального изучения.
Пепперштейн – из тех, кто умеет смешивать пафос и иронию до полной неразличимости. Слово «мистерия» в применении к «Весне» так и хочется на всякий случай прочно закавычить – вдруг все это просто шутка? Но когда дочитываешь сборник до конца, кавычки исчезают сами собой. Даже несмотря на обилие полушуточных миниатюр, вызывающих ассоциации не столько с Хармсом, сколько с Дмитрием Горчевым.
По сути, Пепперштейн занимается продуктивной алхимией, получая из постмодернистского свинца золото жизнеспособной литературы и наследуя уже не столько Сорокину, сколько Андерсену, Киру Булычеву, Александру Грину и Дмитрию Мережковскому. А такое сейчас редко встретишь.