Рецензии
Нестарый и недобрый Лимонов
Рецензия на "Книгу мертвых-2" и "А старый пират..." на сайте "Общественное мнение"
Если говорить о его последних стихах – заголовок точен. Если о последней прозе – уместней было бы и «старый» (речь не только и не столько о физическом возрасте) и даже, местами, добрый.
Почти одновременно вышли две новые книги Эдуарда Вениаминовича – стихов «А старый пират…» (Ad Marginem, 2010) и мемуарно-публицистической прозы «Книга мертвых-2. Некрологи» (Лимбус Пресс, 2010). Книги очень разные. И даже не в силу традиционной оппозиции проза-поэзия. Для Лимонова, кстати, ее никогда не существовало.
1.
Лимонов окончательно сделался примером для подражания и столь же бесповоротно перестал быть объектом для рецензирования. Начинающего прозаика сравнивали с Генри Миллером. Теперь, по совокупности заслуг, все чаще соединяют лобачевской параллелью с протопопом Аввакумом. Это даже не эволюция, но революция. И едва ли консервативная, в которую он, с уходом Дугина из НБП, сразу бросил играть.
Вся лимоновская литература – он сам; начиная с тюремных вещей, она становится житийной. А жития не рецензируются. Их можно принимать – в качестве лекала «делать жизнь с кого». Можно воспринимать – историко-литературным памятником. Либо отвергать с порога.
У меня тут еще собственная трудность. Когда два десятка лет живешь рядом с автором, забредая иной раз в его сюжеты, случаясь в его географиях, думая подчас его мыслями и определяя предметы его строчками – тут не до объективности. «Рядом» – в иных случаях вовсе не читательское ощущение, из серии «вечные спутники»…
Шестидесятилетний юбилей Эдуарда Вениаминовича мы (саратовские журналисты, художники и демократы плюс российские нацболы) отмечали в баре «Стахановец» у аэропорта. Лимонов был в километре от нас, в камере саратовского СИЗО-1, «на третьяке» для особо опасных. Позже я взял у него, по протекции Сергея Беляка, первое, по выходу из лагеря, телеинтервью.
Так что жанр этих заметок расплывчат и нетверд – пусть будет развернутым анонсом.
Итак, «Некрологи». Задуманы они (скорее, все-таки издателем К. Тублиным, нежели самим автором) как продолжение знаменитой «Книги мертвых». Однако объединяет книги вполне условная мемуарность, различает же слишком многое.
Лимонов где-то сказал, что пишет всю жизнь одну книгу – укрупняя детали, расписывая подмалевок, освещая и прибирая когда-то в спешке заброшенные уголки и чердаки. Если сказано о книге его, теперь уже долгой жизни – всё верно. Если о том мире, который он создает как творец, и где живет, как герой – тоже справедливо.
Но постороннему наблюдателю ясно, насколько этот мир неоднороден.
В какой-нибудь серьезной работе можно будет разделить творчество Эдуарда на этапы, периоды, направления и даже по цветам и войнам. Распределить по мировым столицам, маршрутом гонки «Москва-Нью-Йорк-Париж-Москва». Найти для харьковской трилогии место рядом с «Детством. Отрочеством. В людях». Увести на особый режим тюремные книжки. Сделать философско-публицистический курс лекций из «Дисциплинарного санатория», «Другой России» и «Ересей». Тематически прислонить к романам сборники рассказов, в большинстве – явных шедевров короткой русской прозы. Всё это окольцевать стихами, которые Лимонов снова стал писать после почти тридцатилетнего перерыва.
Но моя задача скромнее – я лишь отмечу здесь, что первая «Книга Мертвых» представляется пространным эпилогом, или, если угодно, сиквеллом «Эдички» и «Дневника неудачника». Роднят их герои и положения, а главное – стиль, интонация, жадность и интерес к новому для героя миру. Пусть в случае «Эдички» мир этот состоял из чужих и живых, а «КМ-1» – из своих и мертвых.
По-пушкински, сердца горестные заметы.
«Некрологи» можно назвать продолжением и финалом другого этапного, и, к сожалению, не сильно известного лимоновского романа (правда, недавно переизданного «Амфорой») – «Иностранец в смутное время».
Книга эта рассказывает о первом, после долгого отсутствия, возвращении на Родину. В Россию на излете перестройки, где Эдвард Лимонов, чуть загримированный под «нашего французского писателя Индиану» предстает уже не пылким поэтом любви и разрушения, но холодным и жестоким аналитиком.
Ума холодные наблюдения.
Парадоксально, но если в первом, «Эдички» и «КМ-1» случае, в кипучем авторе больше от наблюдателя жизни и смерти, то во втором, завершающемся «Некрологами» – он вполне соучастник.
В «Некрологах», как и в «Иностранце», автор, оказавшийся среди родных неласковых снегов и грязей цвета хаки, провожает во мрак женщину (любовь и мучительницу), юных соратников и просто случайных спутников по «бизнесу жизни». В основном – с благодарностью, часто по мелкому поводу («спасибо» за «тот запах коньяка» посылает Лимонов писателю-правозащитнику Анатолию Приставкину, навестившему его в лагере; Хвосту – за песню «Под небом голубым»). Но если копнуть глубже – провожает с усталостью и равнодушием.
Поскольку поменялось само отношение к смерти. В первой «Книге Мертвых» в мемуаристе боролись поэт с философом, жадное любопытство к механизму и самому явлению смерти оспаривалось самурайской этикой. Взятой из «Хагакуре» чрезвычайно почитаемого Лимоновым Йоши Ямамото.
«Для того, чтобы быть превосходным самураем, необходимо себя приготавливать к смерти утром и вечером изо дня в день. Если изо дня в день самурай репетирует смерть мысленно, когда время придет, он будет способен умереть достойно». И т. д.
Кстати, двухтомник некрологов – не есть ли для Лимонова, с учетом его первой писательской профессии, такая вот ежедневная репетиция?...
Да и, осмелюсь предположить, на время первой «Книги мертвых» смерть вокруг героя уже вошла в привычку, но еще не сделалась системой. Конвейером.
Если многие главы первого тома и написаны в манере «Эдички»: размашисто, с отступлениями, уже «не литературно» (впрочем, этим Лимонов давно не грешит), но мастеровито и фабульно, то «Некрологи» суше, грубей, бессюжетней. Главы короче. В этом смысле они напоминают Лимонова – матерого колумниста из книги «Дети гламурного рая». Некролог – вообще жанр газетный, но дело, скорей, не в этом, а, повторюсь, в изменившемся отношении к смерти.
Для Лимонова, может, оно осталось и усугубилось как самурайское, но я вижу другую параллель – так относились к неизбежному концу старые рабочие. Которых я много наблюдал в 70-е и 80-е, вся их жизнь прошла при Советской власти; уверовать, в отличие от городских мещан с интеллигенцией, они не могли, да и не хотели… Поэтому не кликушеское «жду смертыньку, как дорогого гостя», но сиплое, через никотиновый кашель: «и всяк умрет, как смерть придет».
Видимо, отсюда – истории родительских смертей, процесс описан с жутковатыми подробностями, способными не только шокировать… Думаю, вряд ли Эдуард Вениаминович, потирая узловатые свои руки, рассчитывал именно на такой эффект. Эпатажа. Только вот кого? Он давно не Эдичка.
Если ходить на похороны простых старых людей, схожие подробности слышишь сплошь и рядом, от таких же доживающих, включая ближайших родственников.
2.
Думаю, имеет смысл пробежаться по избранным главам.
«Без градусов души. Сергей Довлатов». Показательно, что Довлатов не попал в первый том «Книги Мертвых», хотя вскользь там упоминается. Видимо, на тот момент Лимонов, больше увлекавшийся революцией, нежели литературой, еще не оценил масштабов популярности Сергея Донатовича в России. А теперь, поскольку «Некрологи» – еще и своеобразные итоги, привычно решил его оспорить. Поскольку из прозаиков, в эмиграции проявившихся, пожалуй, лишь они вдвоем избежали быстрого забвения.
«Довлатова помню, как такое сырое бревно человека. (…) Красноватое бревно с бульбой носа, неармянского (он говорил, что он наполовину армянин), но бульбой, вокруг черепа – бесформенный ореол коротких неаккуратных волос. Он умудрялся всегда быть с краю поля зрения. И всегда стоять. Именно сиротливым сырым бревном».
Так о Довлатове еще не писали. Но и то сказать – весь корпус мемуаров о нем лишь продолжение того, что сам Довлатов написал о себе, а он – писатель того же, лимоновского, типа. Разница не в интонации и даже не в пафосе, но в талантливости воспоминателей. Потому взгляд Лимонова свеж и продуктивен.
Любопытно, что в переписке с Игорем Ефимовым отношение Довлатова к Лимонову поразительно схожее: смесь благожелательности с брезгливостью. Другое дело, что литературу Лимонова Довлатов воспринимал с бОльшим интересом.
«Поспешает в направленье Рая Мокрая Наташечка нагая». Примыкает и как бы завершает всё, написанное Лимоновым о Наталье Медведевой; он страстно, с мучительным наслаждением фиксирует, как она не желает его отпускать, «вышел из тюрьмы и влюбился в мертвую жену». Новые штрихи, точнее, стихи – поразительны; по аналогии с дон-жуанскими списками вдовец раскрывает имена и профессии мужчин Медведевой. В т. ч. цыгана Прокопа, того самого, что ранил Медведеву, нанес шесть ударов отверткой в лицо. «…Впоследствии любопытная жертва – Наташа нашла Прокопа в каком-то подвале в Санкт-Петербурге, лежавшего в героиновом бреду…». О Сергее Высокосове (Борове), как всегда, уничижительно: словно о назойливом насекомом.
«Красный Егор». О Егоре Летове, кумире поколений, чье влияние на русскую жизнь еще предстоит оценить, пока ничего толком не написано. Очерк Лимонова – мощный магнит для будущих биографов Егора, они еще будут здесь притягиваться и отталкиваться. Много неожиданного, странного, несуразного: черты старовера-начетчика в панк-идолище, «Летов боялся своих фанатов», готовность Егора выговаривать и скандалить по поводу обнаруженных в «Лимонке» опечаток, дежурившая на концертах ГО, у усилителя, бутылка водки для Егора, которую Лимонов сравнивает с шаманским настоем мухоморов…
Много глав о погибших нацболах, которые, по замыслу автора, возможно, должны были стать центральными в книге. Однако ребята, при всем трагизме и благородстве смертей, и в некрологах выглядят массовкой, партией. Чуть больше индивидуальности у нацболов старшего поколения. Диагноз вождя, пусть и не только по адресу юных соратников, скуп и точен: «дребезжали всем телом от напряжений эпохи, потому и умерли от редких болезней. Перегрузка это называется. При перегрузке у летательных аппаратов отваливаются крылья и хвост».
«Некрологи», да, строже и суше, но изобразительная сила Лимонова, как легендарная мужская сила, при нем. Сам вкус, запах, цвет жизни острее и органичнее в книге о смертях. От первого знакомства с Летовым – запах водки и салатов на бумажных тарелках. Шемякин и Высоцкий – «оба запойных таланта». Илья Кормильцев и устрицы. По поводу последних Лимонов даже издевательски оправдывается: дескать, я заслужил, и потому ценю, пожираю, впитываю все многообразие жизни. Но ведь и молодой писатель сроду не был аскетом: вкуснейшие, смачные страницы «Истории его слуги» про бараньи отбивные (отдельная тема – закупка баранины у братьев-мясников Отоманелли), про вавилонские стеллажи винного погреба в миллионеровом доме… Прочитав у Лимонова, и сам пью виски с «немножечком» простой воды…
3.
…Пару слов о старом пирате. Калейдоскоп имен и положений: поэтическая, однако очень подробная летопись отношений (может быть, самый странный, но и самый плодотворный из его романов) с актрисой Катей Волковой, трогательные стихи детям и о детях, близкие даже не Чуковскому-Барто, но если бы Хармс писал дворовые песни… Лужков, Петр Авен, Сталин, Майкл Джексон…
Про стихи Лимонова говорить бессмысленно: все равно не передать особых не ритма, но пульсаций, странного микса наивности и всеведения, а главное – отсутствия даже стеклянной, прозрачной перегородки между землей, небесами, измерениями…
Стихи эти – молодого человека, впрочем, бывают ли старыми поэты? Может, исходя из подобных соображений, он и возобновил поэтические занятия.
Недобрый, нестарый, но старый и добрый.
Лимонова много. Может, сейчас больше, чем когда бы то ни было.