Рецензии
kommersant.ru о "Самодержце пустыни"
"Из чистой любви к злу"
// Журнал Citizen K №13 от 20 сентября 2010 года
Ъ-Online, 20.09.2010
"Самодержец пустыни" — книга, раскрывающая тайну легенды и культа барона Унгерна.
В ранней повести Леонида Юзефовича «Песчаные всадники» барон Унгерн сравнивает себя с Александром Македонским, потому что «тот тоже носил восточные одежды и рядом со статуями эллинских богов ставил туземных идолов». У Пелевина в «Чапаеве и Пустоте» он «едет на лошади, в красном халате с золотым крестом на груди, и никого не боится». В советском фильме «Исход» (1968 год) барон в исполнении артиста Александра Лемберга, играя с судьбой, пьет из одной чаши с прокаженным. В песне рок-группы «Калинов мост» Унгерн помпезно именуется «владыка и вождь, слово и кровь», а в созданном в конце семидесятых французском комиксе он срисован с Клауса Кински, сыгравшего столь же жестокого и столь же зацикленного на безумной идее конкистадора Агирре в фильме Вернера Херцога.
В конце нового издания документального исследования «Самодержец пустыни» (по отношению к оригиналу пятнадцатилетней давности книга увеличилась более чем вдвое) Леонид Юзефович приводит еще множество пунктов унгерновской иконографии — от неосуществленного байопика, который Ларс фон Триер собирался снимать по сценарию Фридриха Горенштейна до компьютерной игры Iron Storm, созданной фирмой Wanadoo Edition в жанре альтернативной истории. Там Унгерн противостоит западному миру в роли тиранического правителя могущественной Русско-Монгольской империи, включающей в себя также и Германский Рейх. Создатели игры, свидетельствует Леонид Юзефович, явно читали кое-какую литературу об Унгерне, придуманный ими мегаломаньяк имеет идейное сходство со своим прототипом. В частности, компьютерный Унгерн заявляет: «Если моральное разложение и упадок духа будут продолжаться, Азиатская империя положит конец этим деструктивным процессам». Унгерн настоящий говорил практически то же самое.
Практически все эти вдохновленные кровавым бароном опусы — пусть даже противоположные друг другу в смысле оценки деятельности героя — схожи концептуально. Унгерн неизменно подается романтическим героем — пусть мрачным, даже одержимым, подчас чудовищным, но все же эдаким Каином и Манфредом, сверхчеловеком, обреченным на одиночество и гибель.
К чести автора «Самодержца пустыни» надо сказать, что в здесь этот недорогой байронизм отсутствует почти полностью. Леонид Юзефович захватывающе, но при этом отстраненно рассказывает историю, действительно ни с чем не сравнимую в смысле экзотики. Экзотики места (подмятая китайцами буддийская Монголия, чающая явления нового Чингисхана) и времени — выдвинувшего на первый план такие фигуры, как обуянный кровавым мистицизмом Унгерн, его дружок жестокий -эпикуреец атаман Григорий Семенов или, например, двадцатичетырехлетний латышский стрелок Константин Нейман, собственной волей поставивший управлять Монголией сочувствовавшего Советской России Сухэ-Батора. Тут героем комикса можно сделать буквально любого.
Впрочем, на Каина и Манфреда, а еще больше на Корсара тянул прапрадед барона — Отто-Рейнгольд-Людвиг Унгерн-Штерн-берг, о котором рассказывается в знаменитых «Письмах из России» маркиза де Кюстина.
В 1781 году этот блестящий аристократ покинул русский императорский двор и поселился в своих владениях на балтийском острове Даго. К своему дому он пристроил высокую башню, на самой вершине которой находился его кабинет — «застекленный со всех сторон фонарь-бельведер». По ночам стеклянный бельведер светился так ярко, что издали казался маяком и «вводил в заблуждение капитанов иностранных кораблей, нетвердо помнящих очертания грозных берегов Финского залива. Несчастные встречали смерть там, где надеялись найти защиту от бури». Спасшихся моряков убивали, уцелевший груз становился добычей барона. Знаменательно, что де Кюстин и прочие современники, упоминавшие «пирата с Даго», представляли этого мрачного персонажа не как банального грабителя, решившегося на убийства из-за алчности, а как бунтаря, действовавшего «из чистой любви к злу, из бескорыстной тяги к разрушению».
Его правнуку тоже нельзя отказать в тяге к разрушению, но, в отличие от подверженных современным им литературным влияниям рассказчиков XIX века, Леонид Юзефович, повторимся, своему герою в романтическом флере отказывает. Он смотрит на него хоть и заинтересованно пристально, но освежающе трезво. Так что, кратко пересказывая здесь житие кровавого барона, нам остается лишь придерживаться взятого им курса.
Будущий покоритель Урги родился в австрийском Граце 17 декабря 1885 года и при крещении был назван тройным именем — Роберт-Николай-Максимилиан. Позже последние два были -отброшены, а первое заменено наиболее близким по звучанию славянским — Роман. Это имя, пишет Леонид Юзефович, «ассоциировалось и с фамилией царствующего дома, и с летописными князьями, и с суровой твердостью древних римлян». Подростком барона отдали в Петербургский кадетский корпус, но курса он не закончил, решив присоединиться к военным частям, участвовавшим в русско-японской кампании.
Уже во время армейской службы Унгерн увлекся Востоком, особенно Монголией (как «островом в море буржуазной европейской культуры, под чье развращающее влияние отчасти попали уже и сама Япония, и даже «недвижный» Китай») и буддизмом, который для него оказался не религией заповеди «щади все живое», а культом, допускающим, к примеру, такие божества, как воинственный Чжамсаран. (Старший современник Унгерна, русский монголист Алексей Позднеев, изложил схему медитации, которую практиковали почитатели Чжамсарана. Следовало представить все пространство мира пустым, затем в этой пустоте увидеть безграничное море человеческой и лошадиной крови с поднимающейся над волнами четырехгранной медной горой. На вершине ее — ковер, лотос, солнце, трупы коня и человека, а на них — Чжамсаран, коронованный пятью черепами. В правой руке он держит меч, которым «посекает жизнь нарушающих обеты». На его левой руке висит лук со стрелами, в пальцах он сжимает сердце и почки врагов веры».) Унгерн с очевидностью мог решить, что исполняет именно эту роль и в таком случае всякий, на кого обращался его гнев, будь то дезертир, пьяница или заподозренный в революционных идеях, становился врагом «желтой религии».
Кроме того, в армии Унгерн познакомился со своим будущим соратником — основателем Особого маньчжурского отряда и атаманом Забайкальского казачьего войска Григорием Семеновым. Именно в ставке Семенова, который сразу после Октябрьской революции начал вести полупартизанскую войну с красными на Дальнем Востоке, впервые стали проявляться патологические наклонности барона. «Он тогда играл при Семенове ту роль палача при тиране, какими были Сеян при Тиберии, Малюта Скуратов при Грозном, Ежов при Сталине». После, став ненадолго практически властелином Внешней Монголии, барон уже сам пользовался услугами таких палачей.
Леонид Юзефович приводит воспоминания командующего 2-м корпусом Дальневосточной русской армии Иннокентия Смолина, побывавшего в Даурии, где обосновался барон. Унгерн предложил ему разместить своих людей в местной школе. Смолин послал адъютанта осмотреть здание; вскоре тот прибежал обратно, «его лицо было белым», он повторял: «Господин генерал! Там на чердаке что-то ужасное!» Смолин последовал за ним вверх по лестнице, открыл дверь чердака и отпрянул: «Из темноты на нас смотрела пара зеленых глаз. Раздались вой и рычание зверя. Адъютант зажег свет, и мы разглядели, что это волчица. Вокруг ее шеи была повязана цепь, прикрепленная к одному из поддерживающих крышу столбов. У ее ног лежал наполовину съеденный труп другого волка. Все вокруг было усеяно дочиста обглоданными человеческими черепами, костями, ребрами и т. д. Вот все, что осталось от пленников барона».
В августе 1920-го барон Унгерн во главе своей дивизии, получившей название Азиатской, отправился в поход на Ургу — столицу Внешней Монголии. Для него здесь дело было не в банальном захвате территорий, а в борьбе с революцией — контролировавшие Ургу китайцы считались «гаминами», то есть революционерами, так как они предали законную маньчжурскую династию, кроме того, с Ургой у него были связаны личные планы и цели. Во имя этих целей барон — известный женоненавистник, не лишенный, как предполагают некоторые, гомосексуальных наклонностей,— даже вступил в брак. Новоявленная баронесса Унгерн-Штернберг была не просто маньчжуркой, а даже маньчжурской принцессой. Иногда ее называли «принцесса Цзи». «Такой женитьбой он приближался к претендентам на законный императорский трон»,— приводит Леонид Юзефович слова современника. Вскоре после этого Унгерну был даже присвоен княжеский титул «ван». Но в итоге брак никак не повлиял на судьбу барона — молодую жену он отослал к родственникам и больше никогда ее не видел, а уже через полтора года события его жизни приняли столь крутой оборот, что на требующие маневра позиционно-династические игры у него просто не было времени.
В конце 1920-го — начале 1921 года Унгерн предпринял три попытки штурма Урги и в конце концов одержал победу над превосходящими силами противника. Он восстановил в правах правителя Внешней Монголии Богдо-гэгэна и в качестве его ставленника стал контролировать столицу и прилегающие территории.
Это сражение за Ургу стало легендарным — едва ли не последний в военных анналах случай, когда не соотношение сил и не техника определили исход битвы, а «энергетика» и желание победить. Но эта положительная героика сводится на нет тем аттракционом жесткости, который Унгерн устроил, войдя в монгольскую столицу. Он был «олицетворением первобытного ужаса — человеком, способным выносить приговоры о сожжении заживо и собственноручно пересчитывать отрубленные головы изменников. Абсолютное одиночество, абсолютная власть и маниакальная вера в собственную всемирно-историческую миссию, которую он начинает воспринимать как возложенную на него свыше и недоступную пониманию окружающих, рождают в нем сознание своего права быть выше всех моральных законов, не признавать над собой никакого человеческого суда».
Уже вечером в день победоносного штурма в Урге начались зверские убийства евреев — в смысле отношения к этой нации Унгерн не только предвосхитил, но даже обскакал нацистскую идею «окончательного решения». По его мысли, в интересах будущего всего просвещенного человечества «от евреев даже на семя не должно остаться ни мужчин, ни женщин», так как евреи — движущая сила не только революции, но и той «всеобщей нивелировки», которая уже погубила разложившийся Запад и которой следует противопоставить не сломленный дух «желтой расы».
Истории уничтожения евреев во время унгерновщины настолько ужасны, что излагать их здесь просто не хватает духу. Расскажем, однако, самую странную. В поисках прячущихся евреев люди Унгерна явились к некоему доктору Ли, который, как выяснилось, действительно был осведомлен об их местонахождении. Во время обыска Ли со слезами просил не открывать один из стоявших в комнате шкафов. Это показалось подозрительным, замок взломали и обнаружили в шкафу мумифицированное детское тельце в ванночке «аршина полтора длиной». Оказалось, что Ли, не в силах расстаться с недавно умершей от тифа маленькой дочерью, забальзамировал и сохранил ее тело. Одетая в «розовое платьице», обложенная искусственными цветами, девочка выглядела как живая. Умоляя сохранить бесценную мумию, Ли рассказал, где прячутся пропавшие евреи. Но это не спасло ни тело дочери — его выкинули на помойку, ни его самого — ему накинули на горло петлю и задушили.
Если пытаться анализировать культурную притягательность фигуры Унгерна, то — кроме очевидностей вроде статуса «абсолютного одиночки», «борца за безнадежное дело», «белого вождя», сжившегося с туземцами и отчасти перешедшего на их сторону, наподобие Куртца из конродовского «Сердца тьмы» и даже, как считает Леонид Юзефович, героя недавнего «Аватара»,— немалую роль играет концентрация вокруг него этих безумных, возможных, как кажется, лишь в кинематографе историй. Историй, обусловленных во многом как раз его непревзойденной кровожадностью.
Эта кровожадность — вполне ожидаемо — его и погубила. В измученных его жестокостью отрядах (там практиковалось «высаживание» провинившихся на лед и порка ташуром — монгольской плетью с несколькими длинными хвостами) начался мятеж. А столь любимые бароном монголы, испуганные наступлением красных, с необычайной проворностью предали своего вана.
Тут имеет смысл цитировать дословно: «Связанного Унгерна посадили на подводу. Заметив, что взяли неверное направление, он предупредил монголов об опасности нарваться на красных. Те никак не прореагировали на его слова. Вскоре монголы натолкнулись на конный разъезд. Красных было всего десятка два, но монгольские всадники, в несколько раз превосходившие их по численности, немедленно побросали оружие. На Унгерна вначале никто не обращал внимания, наконец кто-то из кавалеристов подъехал к нему и спросил, кто он такой. Тот отвечал «Генерал-лейтенант барон Унгерн». Первая реакция красных была: «Врешь!» Невозможно было поверить, что худой грязный человек в поношенном монгольском халате есть не кто иной, как сам «кровавый барон».
Процесс над бароном Унгерном состоялся 15 сентября 1921 года в Новониколаевске в здании театра в загородном саду «Сосновка». Официально барон в первую очередь обвинялся в том, что был «проводником захватнических планов Японии». Прокурором был будущий главный государственный атеист, автор «Библии для неверующих» Емельян Ярославский. Защитником назначили бывшего присяжного поверенного Боголюбова, который умудрился вслух произнести абсолютно ненужную устроителям показательного процесса правду об Унгерне. «Мы должны снизить барона Унгерна до простого, мрачного искателя военных приключений, одинокого, забытого совершенно всеми… Было бы правильнее не лишать барона Унгерна жизни, а заставить его в изолированном каземате вспоминать об ужасах, которые он творил… Для такого человека, как Унгерн, расстрел, мгновенная смерть, будет самым легким концом его мучений. Это будет похоже на то сострадание, какое мы оказываем больному животному, добивая его. В этом отношении барон Унгерн с радостью примет наше милосердие». Тем же вечером барон Унгерн был «милосердно» расстрелян.
История его последующего культа слишком очевидна, чтобы быть увлекательной. Конечно, ходили слухи о зарытом им несметном сокровище. Конечно, ходили слухи, что он жив и вместо него расстреляли другого человека (в начале своей книги Леонид Юзефович вспоминает монгольского пастуха Больджи, подарившего ему амулет «такой же, какой носил на себе барон Унгерн, поэтому его не могли убить». «Я удивился: как же не могли, если расстреляли? В ответ сказано было как о чем-то само собой разумеющемся и всем давно известном: нет, он жив, живет в Америке»). Конечно, всячески разрабатывался миф о его бессмертии и возможных перерождениях. Книга Леонида Юзефовича в какой-то степени подводит под всем этим черту. Увиденный непредвзятым и открытым взглядом барон съеживается до того «мрачного искателя военных приключений», которого сумел разглядеть присяжный поверенный Боголюбов, даже просто до почти рядового маньяка. «От грозного Бога Войны в Монголии остался один сапог,— пишет Леонид Юзефович.— Заскорузлый и ссохшийся, он выставлен в одном из залов Музея национальной истории в Улан-Баторе, за стеклом маленькой стенной ниши. Размер ноги у него был не больше 41-го». В принципе и вся эта фигура была не большого размера.
Анна Наринская