Рецензии
Рецензия "Афиши" на книгу "Самодержец пустыни"
Биография священного монстра
Барон Унгерн (1885–1921) был эксцентричным белым генералом, который захватил в 1921 году Монголию и угрожал дойти со своими новыми подданными до Лиссабона — чтобы уничтожить большевизм и спасти белую расу. Фигура, «чья роль в истории не сводится ни к сумме идей и поступков, ни к результатам их деятельности»; буддист, стрела в колчане божьем, цветок зла; личность загадочная, демонизированная и мифологизированная; очень упрямый человек и вообще крайне нестандартный продукт своей эпохи.
Проблема с «Самодержцем» состоит в следующем: да, фигура Унгерна по-прежнему гипнотизирует всякого, кто даст себе труд ознакомиться с его удивительной историей, — но достаточно ли этого, чтобы окунуться с головой в 700-страничное жизнеописание человека, чьи поступки кажутся вам, да, курьезными, но и только? Какую ЕЩЕ историю можно рассказать через биографию Унгерна? Ради чего на самом деле мы читаем биографии людей, с которыми заведомо не можем себя идентифицировать? Что вообще нам интереснее на самом деле — биография конкретного человека или биография идеи, которая с максимальной полнотой воплотилась в нем? Скорее второе — и что, спрашивается, за идея — такая, чтобы она не казалась сейчас априори нелепой, — стоит за «кровавым бароном»? Очень возможно, в начале 90-х, когда вышло первое издание «Самодержца», за личностью Унгерна угадывались контуры такой «сильной идеи» — героя, на мгновение подчинившего себе хаотическую эпоху, намотавшего кишки мира на свой кулак; Унгерн был идеальный «самозванец», авантюрист, русский полковник Курц; этот тип героя был актуален, он замечательно рифмовался с эпохой — с 90-ми; об этом ведь и «Журавли и карлики» самого Л.А.Юзефовича. А вот сейчас — скорее нет, Унгерн кажется историческим курьезом вроде людоеда Бокассы, но никак не реальной исторической альтернативой для ХХ века; надо ли было еще раз выкапывать «бога войны» из могилы и вытаскивать его в книжный магазин?
Как бы то ни было, «Самодержец» — текст Л.А. Юзефовича, человека, гораздо более многомерного, чем его персонаж; писателя с необывательским умом, со вкусом на сильные парадоксы, на жирно намалеванные тонкие вещи. На самом деле в книге двое рассказчиков: скептик иронизирует над «барабанной мистикой» вокруг барона и демонстрирует нам комическое несоответствие идеи материальному миру. Романтик транслирует величие Монголии, матки очень странных людей и идей. Сейчас кажется, что Унгерну повезло с биографом больше, чем биографу — с героем. Может быть, безобразная обложка книги — раскрашенная схалтурившим дизайнером кукла — как раз то самое, чего Унгерн и заслуживает; Л.А. Юзефович же простым карандашом нарисовал трагическую фигуру, сквозь которую можно разглядеть больше, чем эпоху, чем историю, — вечность. Не слишком ли для Унгерна? (Которому, надо сказать, вообще везло после смерти; может быть, еще лучше эта фигура разыграна Пелевиным в «Чапаеве» — который дереализовал ее, сделал гротескной, сюрреалистичной, комической и грозной одновременно. Разумеется, Пелевин читал «Самодержца».)
И конечно, «Самодержец» — это не только работа военного историка, историософа и коллекционера курьезов, но и, отчасти, завуалированная автобиография: история отношений Л.А.Юзефовича с такого рода экзотической романтикой, с идеологическим радикализмом, с насилием, со странным ландшафтом. «Есть известный соблазн в балансе на грани восторга, страха и отвращения; отсюда, может быть, наш острый и болезненный интерес к этому человеку» — несмотря на академичное «мы», понятно, о ком именно идет речь.