Рецензии
Сестра синеглазая и фря пергидрольная
Вячеслав Курицын о книге стихов Всеволода Емелина Gotterdammerung
Сестра синеглазая и фря пергидрольная
О книге стихов Всеволода Емелина Gotterdammerung
Август 1991-го, защита Белого дома, «давай выводи свой кровавый ОМОН, плешивая гадина Пуго», авиатор Руцкой машет с балкона, герой в толпе, рискует жизнью во имя будущего России. А жену в этот момент ублажает «замначальник» отдела.
Гибель богов на потоке
Стихотворение о незадачливом защитнике демократии — первое в книжке. Изменой жены злоключения не исчерпываются: демократия-то защищена, но страна по-прежнему «вверх дном», а герою осталось «триста целковых зарплаты». Госпожа История поматросила и бросила.
В том, наверное, и смысл вагнеровского названия книги — «Гибель Богов», — что госпожа эта, с легкостью вознося на гребень, с той же легкостью и низвергает в пучину. Вознесенный фантазирует, что на гребне он не по прихоти времени, а по заслугам. Что кого-кого, а уж его, любимого, чаша пучины как-нибудь да минует.
Увы, увы.
Книга построена по хронологическому принципу, а поскольку почти все стихи Емелина следуют формуле «утром в Интернете, вечером в куплете», то, читая подряд, мы словно перелистываем страницы летописи.
Бизнесмены-кооператоры, биржа «Алиса», похороны Брежнева. «Лишь рвалось, металось, кричало: «Беда!» / Ослепшее красное знамя / О том, что уходит сейчас навсегда, / Не зная, не зная, не зная».
Принцесса Диана, «белые колготки» (имеются в виду латышские снайперши на чеченской войне, если кто забыл), двухсотлетие Пушкина.
Моника с Хиллари, украинский гастарбайтер, летально перепивший в Москве водки, «Вагит, к примеру Алекперов, да тот же Павел Бородин».
«Два призматических фаллоса» в центре Нью-Йорка, Чубайс, порно Тимошенко, протест против выноса Ленина из Мавзолея. «Ведь ни Матвиенко, ни Слиска / Написать не сумеют ни в жизнь / Ничего похожего близко / На «Материализм и эмпириокритицизм».
Киберпанк, Чикатило, ОсумБез.
Колумб Замоскворечья (он же Петр работы Церетели), клуб «Билингва» и кафе «Жан-Жак».
Да, три последних объекта еще существуют, но доживут ли и они до следующей книжки Емелина?
Эмоция «было и прошло» может приобретать пронзительную ностальгическую окраску, как в стишке о спиртных напитках из разных республик бывшего СССР.
Пусть никогда я не был там,
Где берег Балтики туманен.
Зато и рижский пил бальзам,
И пил эстонский «Вана Таллинн».
И пусть в пустыне Дагестана
Я не лежал недвижим, но
Я видел силуэт барана
На этикетках «Дагвино».
К иным знакам утонувших цивилизаций поэт может быть настроен злобно, к иным нейтрально, но не меняется основной посыл.
«Все вечности жерлом пожрется и общей не уйдет судьбы».
Утренняя звезда
Сам поэт тоже, конечно, пожрется, но у него есть освященное романтической традицией право постоять на скале над бушующим морем, запахнув черный плащ.
Лирический герой Емелина, впрочем, чаще не на скале, а под забором в обнимку с бутылкой: декорация иная, но традиция та же самая.
Примерно под забором настоящий романтический поэт останется даже в том случае, если его стихи понравятся богам. Вы помните, конечно, недавний феерический эпизод: на ревкрейсере «Аврора» состоялась вечерина с участием представителей высшей власти и самого жирного капитала. На вечерине, в свою очередь, произошел эпизод символический: один из гостей с большим успехом прочел фрагмент из поэмы Емелина «Кризис», именно собравшемуся госкапитализму и посвященной.
Емелину осталось сочинить удивленный стих, почему же ему не полагается гонорара размером хотя бы с самую малую тарталетку на богатом банкете.
Потому и не полагается, что «каждому свое».
Вообще, собственно лирических, не связанных с новостями из телевизора, стихов у Емелина немного, да и эти немногие отсылают к общеизвестным образам. «Заливали врачи в мою кровь океан физраствора. Из недавших мне можно составить город». Или:
У военкомата
Крашеных ворот
Знают все ребята,
Как берешь ты в рот.
Всем у нас в квартале
Ты сосала член.
Нет, не зря прозвали
Тебя Лили Марлен.
Но пришла сюда ты
На рассвете дня
Провожать в солдаты
Все-таки меня.
Это возвышение лирического героя продлится недолго: до ближайшего цинкового гроба. Романтик не может быть в прочном фаворе в мире, где слишком много богов:
Я иду за первою
Утренней поллитрою
В воскресенье Вербное,
В день рожденья Гитлера.
Зоопарк политкорректности
Гитлер и Лили Марлен (немецкая народная красотка) — не такие уж частые гости русской поэзии. И стихи от лица ваххабита —
Я не ем свинину,
Водку я не пью,
Я зато задвину
Гуриям в Раю —
вы тоже встретите отнюдь не в любом журнале.
Но Емелин, словно отрабатывая самому себе навязанный, но при том вполне социальный заказ, вынужден считаться с «медийным полем», в котором ваххабиты и гитлеры занимают ключевые кризисные позиции наряду с лидерами стран СНГ, телеведущими, банкирами еврейской национальности и лицами нетрадиционной сексуальной ориентации.
Словно чертики в белой горячке, марионетки пыхтят, почесываются, наскакивают друг на друга, поочередно занимают трибуну, непривычно откровенно говорят о себе и друг о друге, «осуществляют возню».
В этой карнавальной атмосфере зачастую невозможно разобраться, на чьей стороне симпатии автора, и есть ли они вообще, эти симпатии. Про Белоруссию он с детства думал, что она «сестра синеглазая», а в свете газовых конфликтов выяснилось, что она «фря пергидрольная», и сочувствует одновременно Емелин и последней квазикремлевской формулировке, и попавшей под эдакую обидную формулировку сестре. Или «унес ветер, словно листья, / Девяностые продажные, / И чекисты в руки чистые / Взяли нефтяные скважины» — восхищен автор новыми временщиками, или издевается над чистотой их рук, не всегда ясно.
Задача его — борьба с политкорректной речью, нивелирующей различия и извращающей характер конфликтов. Человек уже давно доказал, что способен мгновенно опошлить любую милую идею. Идея предполагала равноправие культур и субкультур, но над ней быстро надстроилась бюрократия, превратившая политкорректность в механизм производства привилегий для меньшинств ли, большинств ли; для, короче, умеющих спекулировать на своей и чужой крови и заинтересованных в привилегированности групп. Профессиональные плакальщики по ичкерийской свободе, не обращающие внимания на русские трупы. Профессиональные педерасты, отрабатывающие грант на проталкивание гей-парада в стране, где его результатом стопудово будет кровь на улице и осложнения в жизни нормальных, не стремящихся к павлиньей саморекламе педерастов. Емелин не столько точечно разоблачает тех или иных политкорректоров на зарплате, сколько выворачивает на свет божий стихию речи, порождающую и критикующую (возвышающую и низвергающую) эти явления.
В результате, конечно, много обиженных. Скажем, родственникам Пуго придется долго объяснять, что «плешивая гадина» — если и мнение автора, то ловко скрытое за мнением персонажа. Но обижаться на поэта — то же самое, что обижаться на дождь или какую иную стихию. Поэт емелинского типа прежде всего представляет Язык, а не себя самого. Он прогоняет информационные потоки через змеевики хищного таланта, и на выходе читатель получает чистую слезу поэзии.
Другое дело, что периодически читатель наталкивается на проговорки, позволяющие предположить, что пародийно-медийные потоки изрыгает не совсем безответный акын-медиатор (что прочел, то и спел), а политик, умеющий расставить акценты. Скажем, великолепная строфа
Мир висит на волоске,
И он сгинет так легко,
Как рисунок на песке
В модной книжке М. Фуко, —
отсылает к последнему абзацу «Слов и вещей», ключевого сочинения постструктурализма, «отвечающего», пусть и опосредованно, за нынешний разгул бюрократической политкорректности. Емелин понимает, про какую марионетку можно писать от первого лица, а какую оставить в позиции пинаемого объекта. Он по-своему вполне фильтрует базар, и потому не должен, в свою очередь, делать круглые глаза, когда к нему обращаются не со специфически эстетскими претензиями, а с предъявами по понятиям.
Число ревниво изображенных пидарасов и пидоров (этими надуманными неологизмами Емелин последовательно замещает более привычное русскому уху слово «гей») в стихах неприлично велико. Именно эту категорию граждан Емелин сознательно стремится пнуть побольнее, в то время как более опасные (в смысле возможности физической критики в рыло) скинхеды и ваххабиты выведены амбивалентнее что ли. Нет, последним тоже достается изрядно, но сложно не заметить, что любимый конек нашего автора — именно гомосексуализм.
А другой любимый конек — протянутая сквозь два десятилетия текстов жалоба на жизнь («Загубили Володю Высоцкого, Наконец добрались до меня»), которая, может быть, и остроумна, как в этой параллели с Высоцким, и органична в выстраиваемом Емелиным космосе, но рано или поздно тупо надоедает.
Много званых
В аннотации Емелин назван «лучшим поэтом России», нашумела статья петербургского критика «Первый поэт Москвы», и вообще возводить Емелина на чемпионский пьедестал ныне модно.
На первого поэта он, конечно, не тянет. Даже в своем сегменте, среди авторов, сочиняющих куплеты на остросоциальные и медийные темы, он вряд ли превосходит Андрея Родионова и Евгения Лесина. Первый, производящий жестяные балладные истории из жизни наших современников (часто социальных низов), не только тем отличается, что ориентирован, в отличие от автора «Гибели Богов», не на раешник, а на рэп, но и, очевидно, большим пластическим воображением.
Лесин, напротив, в пластике Емелину уступает, но его истории, касайся они распития тремя богемными раздолбаями водки из футляра для очков на канале имени Москвы или отставки Лужкова, сами по себе куда более интересны, с развитием, подвохом и вторым планом. Емелин же, почти всегда смачно угадав тему и обрисовав ситуацию, заложив вираж сочной экспозиции, слаб в развитии, и большинство его побасенок бессюрпризны и заканчиваются вполне предсказуемо. Сюжеты их — вроде любви скинхеда к еврейке — не кажутся ходульными первые два раза, а с третьего кажутся. В общем, можно основательно поспорить, кто из этой тройки «первее».
Да и в других «сегментах» есть виршеплеты не менее талантливые. Симпатичных и в том числе разных поэтов у нас во всякую погоду хватает, и нынешняя не исключение. И не забываем, что культурные пространства по-прежнему пронизаны, как невидимыми лучами, подсевшими, но живыми энергиями постмодернизма, в котором вообще нет места такого рода иерархическим рассуждениям.
Дело в другом: эстетически и социально ныне актуален не столько конкретный Всеволод Е., сколько вообще поэзия, тяготеющая к лозунгу, трибуне и горлопанству, площадному действу, орудующая сознательно упрощенными (на первый взгляд во всяком случае) формами, не стесняющаяся быть понятной «непродвинутой» публике, не брезгующая контактом с массами.
Как же так стряслось? Мы ведь думали, что всякого рода площади Маяковского — это шестидесятнический снег из очень прошлой жизни, что искусство отстояло свое право на интимность, что на площади и под мегафон выветривается талант…
перформенс стоит
Упомянутый постмодернизм в некотором роде более чем состоялся: почти все, что шевелится, до самого горизонта, пользуется его технологическими, так сказать, наработками. Актуальное искусство жизнетворческую идею «художник как объект», «поведение как произведение» превратило в выгодную управленцам формулу «корпоративное позционирование как искусство». Контемпорери-арт (есть у Емелина прекрасные строки — «Там висит инсталляция, тут перформенс стоит») облеплен «институциями» и «кураторами», как лакомый кусок мухами, куска и не видно из-за мух. Насквозь «институализированное» пространство для бюрократии среда как раз идеальная. «Комментарии к комментариям к комментариям», коими славен постмодерн, в экономике своими аналогами имеют мыльные фьючерсы, которые ведь еще только-только начали лопаться — главные взрывы еще впереди. Документация, превалирующая над произведением, столь любезная сердцу концептуалиста (в одном из лучших текстов сборника портрет концептуалиста Л.С. Рубинштейна на стене в богемном кафе враги заменили изображением задницы), может быть срифмована с современным состоянием юриспруденции, которая исписывает по любому фемидному случаю целую библиотеку, и основной смысл этого делопроизводства — интересы делопроизводителей, а не субъектов права.
Мечталось-то, помню, совсем о другом. Что мультикультуры мультикультурно сольются в мультикультурном празднике обмена смыслами и добром. Но среди «чужих» очень многие сочли приглашение к равноправному обмену проявлением слабости, а «свои» — в общем, в естественном и печальном соответствии с многовековым ходом вещей — из всей мультикультурности выбирают наборчики самых ярких и очевидных знаков… «кастальская» утопия, «игра в бисер» провалилась в том числе и ввиду немногочисленности способных кастальцев.
Но это сейчас ладно; речь о том, что живая жизнь, выжатая из бюрократическогго постмодернизма, возвращается с другой стороны.
Она отныне не в лаборатории, где премудрый комментатор производит высказывания о возможности высказывания. Она – на Улице, где рефлексией не заморачиваются, где важен не перелив смыслов, а умение свести их (пусть и обеднив) в четкий пучок.
Трудно придумать историю более показательную, чем свежий французский бунт, автоподжоги и нефтезапруды за право поменьше работать (потомкам Атоса и Арамиса не понравилось увеличение пенсионного возраста с 60 лет до 62). Сотни тысяч вышли защищать свои евроценты от собственных внуков, от будущего страны… молодцы, но вокруг миллионы готовых защищать куда более важные ценности, нежели халява и лень.
Центр политики, увы, из парных и кабинетов переносится на улицу, даже если банщики считают иначе. Улица ведь в общем почти готова. Мало того что наращивают мускулы десятки масовых организаций типа националистических (любых наций) группировок и нашистских хулиганов. Свои боевые коллективы заводятся на всех этажах общества. Нарисованную Емелиным эпическую картину выхода таджикских рабов из-за колючих заборов московских строек цитировать не стану, порекомендую к прочтению. Да что таджики: среди защитников московской старины не только «архивны юноши», но и люди, способные штурмовать стройплощадку и остановить работу циклопической техники. Движение на трассах с равным успехом перекрывают молящиеся магометане, болельщики «Зенита» и ошалевшие от разрешенной тусовки на Маяковке стратегии-31. То есть самые разные группы населения уже имеют положительный опыт перекрывания трасс. В актуальном арте раньше приватно резвились членовредители, готовые распять себя на кресте, скажем, или отрезать себе в память о летчике Бойсе мизинец левой ноги, теперь их место занимают мобильные группы, готовые к схваткам с серьезными силовыми противниками.
Прозаики подтягиваются: если раньше на баррикаде органично смотрелся лишь пламенный, но безумный Лимонов, то теперь легко представить в самой отчаянной роли Михаила Елизарова, Захара Прилепина (приложение к книге Gotterdammerung — интервью Емелина Прилепину), Андрея Рубанова, Германа Садулаева, Сергея Шаргунова. Показательно, что все это литераторы как минимум неплохие… талант то есть стремится туда, где горячо. Талант — он ведь животное, реагирует на архетипические раздражители.
Мне это все не слишком нравится, я бы предпочел как-нибудь без революций и баррикад, но на климат жаловаться — что кровь решетом переливать. Меняется климат.
Постскриптум
И фигура поэта-трибуна, еще совсем недавно казавшаяся архаичной, ныне вновь становится актуальной.
Бог знает, какие неожиданные вспыхнут звезды в самые ближайшие десятилетия.
Тот поэт, что объединит, не знаю, республики бывшей Югославии в новый Балканский союз, будет, наверное, поющим… да, с гитарой, для них это нормально.
Тот магометантский лирик, что взовьет высокую вольную ноту о реформации ислама, погибнет в лучшем случае от пули, а вообще даже не хочется думать, от чего он погибнет.
Тот паренек с московской окраины, что изначально складывал иронические куплеты для узкой тусовки…
Но я фантазирую за Историю. Она сама сочинит такое, что мало никаким богам не покажется.
ДОСЬЕ
Всеволод Емелин, поэт (Москва, 1959). Окончил Московский институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии. Четыре сезона работал геодезистом на севере Тюменской области. Вернувшись, несколько лет водил экскурсии по Москве. После 1991 года работал подсобником на стройках, церковным сторожем. Входил в «Народный фронт», был близок к кружку, группировавшемуся вокруг Александра Меня. Стихи пишет с начала девяностых. С 2002 по 2005-й участвовал в организованном Мирославом Немировым Товариществе Мастеров Искусств «Осумасшедшевшие безумцы» (ОсумБез). В настоящее время продолжает работать плотником в церкви, а также публикует в Интернете еженедельные стихотворные фельетоны. Gotterdammerung – седьмая книга поэта,