Рецензии
Лев Данилкин о "Скунскамере"
Версия "Афиши"
Продолжение «Людей в голом»
Второй романоид сорокалетнего петербургского филолога; опять — пуще прежнего — очень остроумный, много раз смеешься вслух; опять рассказчик — существо с голой, обнаженной душой; и опять — несмотря на то, что персонажа зовут так же, как автора, было бы непростительной ошибкой путать этих двоих; романный «Аствацатуров» — тщательно подобранная маска; его искренность точно откалибрована; его инаковость, несоответствие стереотипным представлениям о том, каким должен быть настоящий Герой, тщательно взлелеяна (надо полагать, в дальнейшем автор добьется того, чтобы рассказчик выглядел совсем странно, радикально «другим»: как-то на манер Стивена Хокинга). Это филолог-лузер: ненадежный — в смысле постоянно сомневающийся в себе самом, не готовый сражаться за свои идеи, в любой момент могущий юркнуть в кусты — наблюдатель, чьи мысли принципиально «коротки» — слишком давит мир, и «долгие» мысли думать не получается. Отсюда и жанр — кажется, выбранный небрежно, но тоже, конечно, глубоко продуманный и скрупулезно выдержанный — записки на ходу, коллекция анекдотцев.
Главный принцип, на котором выстроен аствацатуровский герой — и за счет которого он выглядит таким комичным — его тотальная оксюморонность. Лишний, подпольный, посторонний человек — оказывающийся в центре событий; хроникер — то и дело норовящий улизнуть от современников к классикам; вечно испуганный филолог — обитающий при этом на площади Мужества. Замечательное название «Скунскамера». Скунс — животное, в момент опасности источающее выделения с характерным резким запахом. Отсюда «скунскамера» — аствацатуровский город, пространство: замкнутое и резко пахнущее страхом наблюдателя; кунсткамера, паноптикум под открытым небом, в котором выставлены курьезы и нелепости трех сменивших друг друга империй — царской, советской и либеральной.
?Аствацатуров с удовольствием транслирует чужую речь — особенно если она затейлива («у него усы, как у е…аной лисы») и идеологически маркирована («какая, б…дь, страна погибла!»), — но сам никогда ни к кому не присоединяется: отшатывается в сторону, помалкивает, спрятавшись за маску ребенка, который вроде как не вполне понимает, что ему втолковывают — окно-в-Европу, великая-империя, ну и что? Этот «детский», «неправильный» взгляд на действительность — способ остранения: показать действительность не такой, какой ее привыкли видеть. У героя, безусловно, есть свои соображения о происходящем; он видит, что в результате многочисленных косметических ремонтов страна становится все смешнее и смешнее, но при всей абсурдности он ощущает и ее странное величие, которое, как ни крути, никуда не девается; он даже чувствует пресловутую «ностальгию-по-империи» — однако все это с такими нюансами, что примкнуть к чьей-то чужой точке зрения никак невозможно. Отказываясь высказывать свои «длинные мысли», он с удовольствием экспонирует чужие — сталкивает их; демонстрирует одновременно нелепость и величие повседневности; делает серьезное — комичным, а комичное — серьезным; дает почувствовать нелепость напыщенных фраз — и наполняет глубоким смыслом совершенно незначительные детали. Это большая писательская работа, и Аствацатуров очень здорово с ней справляется.?
Основное время повествования — детство рассказчика; «детские» главы напоминают «Дорогу уходит в даль», «Денискины рассказы», «Кондуит и Швамбранию»; взрослые — Битова, Лимонова, Довлатова; странная, очень свежо, совершенно неэпигонски выглядящая комбинация. Вообще, нельзя сказать, что Аствацатуров — писатель про детство; или Аствацатуров — писатель про свой околофилологический круг; или Аствацатуров – журналист, ведущий бесконечный репортаж о себе самом; не то и не то; штука в том, что абсолютно невозможно предсказать, о чем будет следующая глава. Совершенно разные истории виртуозно сшиты в единый текст — «Скунскамера» не сборник рассказов, а именно роман, цельная вещь. Цельная прежде всего за счет качества прозы: она музыкальная, внутренне ритмизованная, такую хорошо зачитывать вслух — и слушать про себя; вообще, Аствацатуров из тех писателей, у кого слух развит лучше, чем органы артикуляции.?
Глупо произносить это — так же глупо, как аплодировать в самолете летчику после мягкого прикосновения шасси к земле, — но что есть то есть: шедевр.
Лев Данилкин 17.01.2011