Рецензии
Центробежная сила
Журнал "Октябрь" о "Правом руле"
“Правый руль” – это способ и предлог познания современного Дальнего Востока, далекого от нас, как древний миф. “Правый руль” является мифом по определению – мифологией, “новым заветом” автомобилизма, как без стеснения успела окрестить его критика. Вооружившись вниманием к этим двум темам – любви к автомобилям и любви к малой родине, – можно подступиться и к ключевому образу, который крутится в заголовке романа.
Когда “казаки-разбойники” и прятки заменяет футбол на экране, а поход в магазин становится рутинной обязанностью, человек взрослеет. Один из верных признаков этой унылой неизбежности – неумение радоваться миру и видеть в нем чудесное. Считается, что талантливых людей эта детская озаренность покидает медленнее.
Автобиографичный герой книги Авченко демонстрирует именно такое восприятие мира – почти детское, оживляющее каждый мазок жизни – человека и автомобиля – свежим, искренним чувством сопричастности, внутренней погруженности в происходящее.
Лирический герой этой очевидно публицистической книги вовсе не автомобиль, как хотелось бы ее автору. Только во вступлении – пламенном признании в любви к машине, которое возмутит не одну женщину, – удается ему достигнуть исступленности и самозабвения, которые в полном смысле слова очеловечивают автомобиль. В остальном же ни одна машина в книге Авченко не становится самостоятельным, цельным, имеющим свое лицо героем, как Изумруд у Куприна, Кабардинка у Бунина или та заветная его лошадь, к которой он обращает бессмертные строки “Полуночной зарницы”: “О, красавица, умница, любимая моя! Как передать словами нашу с тобой близость, нашу любовь, – нет тоньше, таинственней и чище этой любви, навеки безмолвной, навеки верной, не обманывающей, любви между человеком и животным!”
Несправедливо сказать, что в выборе темы и расстановке акцентов роман Авченко – единственный или первый подобный. Брат-близнец его героя – Жека из “Тойоты-кресты” Михаила Тарковского (а ведь и сама “Тойота-Креста” у Тарковского – не первая повесть, в которой затронут праворульный Восток, еще раньше была “Гостиница “Океан””) – жил тем же, стоит лишь вспомнить его “сурдоперевод” для любимой спутницы-москвички:
“– А третий кент евонный только что колотит “целку” и хочет ее впарить ему вместе с “надюхой”. А себе взять суперового “чифиря” и “кубик” для телки.
– В общем, еще один знакомый разбивает купе “Тойота-Целика” и хочет продать ее вместе с минивэном “Тойота-Надя”, а себе купить седан бизнес-класса “Ниссан-Цефиро” с супер-салоном и городской автомобильчик “Ниссан-Кубе” для любимой девушки”.
И все же в центре повести Тарковского – отношения героя с горячо любимой женщиной, которая для него имеет значение не меньшее, чем самая идеальная “Креста”. Рассказать о том, куда смотрит другая голова российского орла, у Авченко получилось лучше, чем раскрыть сердце автомобилиста, – потому, что он ставил перед собой такую задачу.
С микромира отдельного автолюбителя начинается большой мир современного человека, современной России – в этом концентрическом расширении автор безошибочно точен. Не декларируемый, но оттого не менее очевидный важнейший поиск Авченко (имеющий ценность не публицистическую, а художественную – в отличие от книги в целом) – мироощущение и миропонимание современного городского русского. Что творится в душе у обитателя тесных офисов и квартир, потребителя чайных пакетиков и воды в бутылках – тема настолько сложная, что написать о ней, не впадая в клише, значит пройти экзамен на свежесть мышления и художественную зоркость.
Жизнь героя (микрокосм) начинается с покупки машины (“Мне открылся новый мир…”). Обо всем, что происходило с ним до этого, мы узнаем из обмолвок и оговорок. Филолог по образованию, он “избегал всякого соприкосновения с техникой и вообще с грубым материальным миром” и даже из приобретения автомобилей так и не смог сделать бизнес, как поступало большинство земляков. Взращивает “немаленькое самолюбие” и каждое утро ездит на работу. Работает в СМИ и поначалу собирает “целые ворохи языковых драгоценностей”, связанных с автомобилями.
После этого наброска психологический портрет нашего героя прорисовывается только в общении с автомобилем.
Именно общение с автомобилем – это очень важно. В идеальном природно-механистическом мире задушенное человеческое одиночество преодолевается одушевлением машин. Рядом с героем Авченко не возникает ни одного живого героя, не связанного так или иначе с машинами. Человек в футляре, созданный в свое время Чеховым, перешел на новую ступень развития (с поправкой на то, что лестница вовсе не обязательно ведет вверх): “утром город вдыхает многотысячное стадо биометаллических моллюсков”. Образ моллюска как воплощенного единства человека и машины – один из самых постоянных в романе. Автомобиль дает герою физические возможности, которых в противном случае у него бы никогда не было, и, что гораздо важнее, он “дарит эмоции, за которые я готов платить”. А ведь “естественно стремиться к тому, чтобы все происходило быстро и приятно. Это экономит время и прибавляет положительных эмоций. Что есть у человека, кроме его времени и эмоций, которые он должен успеть получить, пока это время не истечет?”
Автомобиль у героя Авченко занимает вполне очевидное место женщины, тем более что оной рядом с героем мы так и не отыщем (в чем он прямая противоположность герою “Кресты” Тарковского). Чтобы растить чувство к человеку, приходится преодолевать череду жизненных препятствий. Когда вместо женщины появляется автомобиль, все становится гораздо проще: автомобилем достаточно обладать. Никаких ответных требований, вопросов, испытаний, душевных переломов, борьбы – ровное счастье. Вечный сервис.
За шутливыми пассажами героя на эту тему (“я поймал себя на непроизвольной и необратимой смене сексуальной ориентации. На улице мой взгляд стал останавливаться уже не на женских выпуклостях и вогнутостях, а на кузовных линиях, выражении оптики, узоре литых дисков”) скрываются ключевые парадоксы современности. Постоянно декларируя сверхвозможности единства “автомобиль-человек”, одной из которых является достижение желанной свободы, герой в то же время постоянно говорит об абсолютной зависимости от машины. “Мне стало комфортно внутри машины, неудобно и страшно – вне ее”, – или даже категоричней: “Я – наркоман…”. Очевидно положительный, мыслящий, способный заразить своими порывами и чувствами герой посвящает свои мечты и устремления вещи (вопреки любым поэтическим декларациям, автомобиль – вещь). На этом фоне особенно трогательно звучат слова о том, что машина выходит за рамки обычной собственности.
Тут впору бы вспомнить поэзию дворянских усадеб, желтых абажуров, клетку с кенаром и льняное семя – все те вещи, на которых застывают отблески человеческой души, которые становятся образом эпохи. Таковы, вероятно, и автомобили нашего героя – но как убоги и унылы тогда этот образ и эта эпоха, в которой символы меняются один за другим, не меняя свей одинаковости и сервисной природы. Их разоблачение, пожалуй, в одной фразе героя: “Я бы завел себе целый гарем, я бы менял их…”
Вот и все о машинах. Но что же такое правый руль?
Правый руль, “праворулька” – в буквальном смысле машина с пробегом, вывезенная из Японии и проданная в несколько раз ниже рыночной цены. Одно из больных мест внутренней политики России – из-за введения высоких пошлин на импорт “праворулек” большинство жителей Дальнего Востока потеряли основное средство к существованию. Конфликт тянется до сих пор.
Но вернемся к искусству. В отличие от коллизии “человек-машина”, образ “правого руля” надличностный. При всей своей очевидной публицистичности он – о России, о ее судьбе.
В этом смысле правый руль диахроничен.
Это символ давно случившегося разделения России. России, которую ее окраины заботят тем меньше, чем дальше они от главного центра денежных оборотов. Правый руль потрясает воображение связью времен. В фанатизме, с которым его отстаивают, видится особый русский путь, след славянофильства (с поправкой на эпоху – славянофильства с японским уклоном). Отбрасывая малейшие подозрения, что с правым рулем что-то не так, идя наперекор далекому правительству все еще их страны, герой Авченко и жители Дальнего Востока упрямо отстаивают его существование. В книге – поэтический образ Дальнего Востока, особого пространства, населенного особыми машинами, где “предзакатное солнце висит красным светофорным шаром над заливом”, где едят “сырой гребешок прямо из раковинки”. “Я вообще не вполне понимаю, каким непостижимым образом по-прежнему существует такая огромная и все-таки условно единая Россия”, – искренность этих слов может напугать тех немногих, кому небезразлично единство огромного российского пространства.
Со слов самого автора, в том и была главная задача книги – рассказать русским о России, о той самой, которая “где-то там, там, там”. Не популистски и без надежды на популярность – простыми и горячими словами журналиста о том, как есть.
У правого руля очень большая центробежная сила.
Александра Кисель
"Октябрь" 2010, №12