Рецензии
ЖЖ-юзер martha-sharlay о "Благоволительницах"
«Благоволительницы» оказались на редкость хорошей книгой. Говорю так, потому что я ждала их и трепетала: тема слишком уж деликатна. Скорее готовишь себя к разочарованию. Но вот я прочла книгу — и не могу отвязаться. И хочется, чтобы уже прошло какое-то время — вернуться, упасть в неё снова. Думаю, это время подойдёт скоро. Думаю, не стану убирать «Благоволительниц» надолго.
Удивляет здесь всё. Первое — личность автора. Имеющий еврейские корни, американо-французский писатель. Он пишет свою книгу на французском языке, пишет о немецкой войне, более того, фокус наводит на личность оберштурмбаннфюрера СС, Максимилиана Ауэ, и говорит о своём герое, осуществившись им.
Что такое война глазами тех, кто в ней участвовал на стороне главного зла?.. Мы могли бы сформулировать так тему романа, если бы она не лежала гораздо глубже.
Совершенно замечательно Максимилиан Ауэ совмещает в себе личность действующую и личность созерцающую; он человек, вынужденный совершать тот или иной поступок волей обстоятельств, но и человек, совершающий тот же поступок по собственной воле. Он — не игрушка в руках судьбы, но сам её распорядитель. Всё, что случается, происходит не вдруг, каждое новое событие вполне подготовлено предыдущим. Макс Ауэ — персонаж собственной воли: совершающий и осознающий. И именно от этого, вероятно, в конце романа герой заключает, что «остался... один на один со временем, печалью, горькими воспоминаниями, жестокостью своего существования и грядущей смерти. Мой след взяли Благоволительницы». Здесь, с самой последней фразой, становится совершенно очевиден смысл названия. И вся суть романа кристаллизируется в этом последнем предложении.
Больше всего я ненавижу выражение «честная книга» (ещё — «жизненная книга»). «Благоволительницы» основаны на реальных событиях — значительная часть их происходит на Восточном фронте, а кроме того, в Венгрии, Польше, Франции и, конечно, в Германии. Литтелл изучал материалы вдоль и поперёк, чтобы ничего не упустить и нигде не наврать; специалисты говорят, ему это удалось лучшим образом.
Но при этом Джонатан Литтелл делает невообразимое — переплетает документальную основу с художественной, образной, стороной своего романа, перекручивает в тесную нить фактологию и вымысел (образ героя: его сны, видения, переживания); всё это делает таким образом, что я встаю и долго-долго аплодирую здесь автору.
Мысль о том, что нет никакой двойной реальности, которой я мучаюсь десятилетие, стенографируя её то так, то этак, Литтеллу удаётся подбросить вверх, запустить в высоту столь легко, что я начинаю плакать от собственного бессилия. Если бы «Благоволительницы» были только хорошо пересказанной документалистикой, интереса бы у меня не возникло. Книга прекрасна по языку. На почти восьмистах страницах большого формата я ни разу не зевнула, не посетовала на тягучесть повествования. Но — мне снились сны Ауэ. А это значит, книга захватила меня, стала одновременно и кожей моей и наполнением. Нельзя сказать: я жила этой книгой. Она стала на время чтения (два месяца) моим существованием.
Мои размышления, возникшие в детстве (не зря же я вскормлена стихами и рассказами о войне, продолженными моими снами), о том, что есть фашизм (и — сколько же можно отождествлять фашизм и немцев, сколько же можно спорить: сострадать воевавшим немцам или нет и т. д. и т. п.), все абсолютно нашли здесь отражение и, пожалуй, успокоение.
Кто такой Макс Ауэ? Немец, эстет, эгоист, полный комплексов юноша, к нашей встрече с ним уже вполне возмужавший, но не отрёкшийся от почти подростковых переживаний (любовных — о своей сестре; сыновних: о как жестоко в конце разрушат его гордый миф об отце!), всё время обуреваемый душевными расстройствами (и не являющийся сумасшедшим отнюдь). Нет, он не негодяй, но и не тот, кому можно сочувствовать, как мы привыкли, если герой нам очень нравится. Ауэ — интереснейший персонаж: он есть каждый из нас, кто в тех же условиях мог бы оказаться им или подобным ему.
Мне интересно наблюдать. Мне интересно следовать за ним, не вступая ни в какие с ним отношения. Ни к чему говорить о геройствах или ничтожестве. Речь о войне и воинах. О том, что каждый из них просто человек. Но в то же время Литтеллу удаётся лучшим образом художественно демонстрировать «Философию зла» Ларса Свендсена (я читала её как раз под занавес «Благоволительниц» и настоятельно рекомендую тем, кто не знаком ещё с нею). Нельзя эстетизировать зло и говорить о привлекательных чертах злодея (злодействах) — якобы имеющем место глубоком личном страдании, из которого герой, не находя выхода, вынужден встать на тропу заблуждения — зла. И чем больше он познаёт зло, чем больше неверного в устройстве мира он видит, тем большим злодеем становится сам. Нет, говорит Свендсен, и я соглашаюсь с ним (в особенности глядя на Ауэ) — есть только зло, которое ищет удовольствия от себя. Зло не совершается, если не ставится целью удовольствие. И никакого демоничества. Никакого эстетизированного мефистофелевского страдания. Каждый злодей ищет удовлетворения себе путём злодеяния. И в этом смысле лишённый всякого демонизма, абсолютный человек Макс Ауэ как нельзя лучше являет природу зла. Того зла, которое, как говорит Свендсен, мы не должны допустить, но о котором должны перестать говорить с точки зрения эстетики.
Своё послесловие к «Благоволительницам» Сергей Зенкин называет «Джонатан Литтелл как русский писатель» и оканчивает его так:
«...русская литература, пожалуй, вправе гордиться тем, что именно в ней американо-французский писатель нашёл так много материалов, средств, точек опоры, чтобы вывести на свет разума из мрака и молчания своих “благовлительных”, желающих добра демонов».
Не знаю, как насчёт «вправе гордиться», — по-моему, русской литературе вполне свойственно обнаруживать множество «материалов, средств и точек опоры». Другое дело, что нельзя не преисполниться благодарности к автору, поступившему с этим богатством умелым образом и, используя реминисценции, аллюзии к «Преступлению и наказанию», «Герою нашего времени», обращаясь к Пушкину, как кстати, к не менее богатой на материал греческой трагедии, а уж тем более к литературе европейской, создал великолепное полотно: столь же прекрасное, как и ужасающее.
Очень хорошо написал Захар Прилепин о «Благоволительницах» http://www.novayagazeta.ru/arts/50449.html.
«Есть определенные возрастные ограничения на книги или кино. Так вот, сочинение Литтелла не рекомендуется читать при жизни. Это лучше вообще не знать», — заявляет он (конечно, не всерьёз), и с этой фразой я совсем не хочу соглашаться, даже (тем более) ради красного словца. На мой взгляд, знать книгу Литтелла, пропитаться ею нужно.
Я по-наивности продолжаю считать, что большая литература, к коей, несомненно, нужно относить и «Благоволительниц», словно вода — капля за каплей, — точит мировое зло.
Для русского читателя, пишет Сергей Зенкин, эта книга — нечто совершенно особенное. Это действительно так. В частности, я бы настаивала на изучении романа «Благоволительницы» филологами, которые получат от него, как мне кажется, много радости. Я имею в виду радость людей, абсолютно причастных к языку.
Интереснейшими страницами для меня были те, как «специальные» специалисты СС изучали некоторые языки, их историю, их лексический состав, чтобы высчитать близость языковой группы к языку ненавистного еврейского народа, а значит, и самого «неразъяснённого» народа к народу Израиля. До сих пор не уверена, что этот факт подлинный, но как увлекает! Одна реплика доктора Фосса, лингвиста, чего стоит: «Моя мечта — откопать где-нибудь убыха, не утратившего родного языка».
Не поленюсь перепечатать один из лингвистических фрагментов, моих любимых.
«Ко мне привели молодую женщину. Рыжая, очень красивая, просто обворожительная. Соседки донесли на неё как на еврейку. Она мне предъявила полученный в Дербенте советский паспорт, в графе “национальность” стояло татка. Я сверился с картотекой: наши эксперты считают, что таты ассимилировались с Bergjuden, горскими евреями. Но женщина уверяла, что я ошибаюсь и таты — тюркский народ. Я приказал ей произнести что-нибудь на родном наречии: необычный диалект, сложный для восприятия, но, несомненно, тюркский. В общем, я её отпустил». — «А вы уловили слова или обороты, которые она употребляла?»Тот произнёс какую-то фразу. «Нет-нет, так не может быть... возможно, вот так?» — допытывался Фосс, и они продолжали непонятный для меня разговор. Наконец Фосс заявил: «То, что я слышу, напоминает тюркский диалект, использовавшийся на Кавказе как средство межнационального общения до того, как большевики ввели обязательное изучение русского. Я читал, что он сохранился в Дагестане и именно в Дербенте. На нём говорят все. А вы записали её имя?» Керн вытащил из кармана блокнот, полистал: «Вот. Цокота Нина Шауловна». — «Цокота»? - Фосс нахмурился. — Чудно». — У неё фамилия мужа», — уточнил Керн. — «Теперь ясно. А скажите, если она — еврейка, как вы с ней поступите?» Керн опешил: «Ну, мы тогда... мы...» Он не смог скрыть растерянность. Я поспешил ему на помощь: «Её бы переселили». — «Ясно», — повторил Фосс. Он ненадолго задумался и снова обратился к Керну: «Насколько я помню, у татов собственный язык, относящийся к иранской группе и не имеющий ничего общего с кавказскими или тюркскими языками. Существуют таты-мусульмане, насчёт живущих в Дербенте я точно не знаю, но наведу справки». — «Спасибо, — поблагодарил Керн. — Вы думаете, мне следовало её арестовать?» — «Нет. Я уверен, что вы всегда действуете правильно». Керн успокоился, он не почувствовал иронии в словах Фосса. Мы ещё немного поболтали, и Керн простился. Фосс озадаченно смотрел ему вслед. «Своеобразные у вас коллеги», — обронил он наконец. «Почему?» — «Их вопросы иногда приводят в замешательство». Я пожал плечами: «Они выполняют свою работу». Фосс покачал головой: «Ваши методы порой смахивают на самоуправство. Впрочем, меня это не касается». «Когда мы сходим в Музей Лермонтова?» — поинтересовался я, желая изменить тему. «Когда угодно. В воскресенье?» — «И если будет хорошая погода, вы мне покажете место дуэли».
Вот что ещё важно — очень и очень хороший перевод. Нельзя не поблагодарить за это Ирину Мельникову, а также литературного редактора Марию Томашевскую, научного редактора перевода Вольфганга Акунова и издательство Ad Marginem в целом, подаривших русскоязычной публике «Благоволительниц». Сегодня я нашла эту радость — читать прекрасного слога (и хорошо изданную) книгу.
Конечно, перевод «Полной иллюминации», на первый взгляд, сложнее... Нет, об этой книге я напишу позже, с других позиций, пожалуй.
В общем, прочтите «Благовлительниц» при этой жизни. Они того стоят.
23.03.12