Рецензии
Журнал "Eclectic" о "Благоволительницах"
Книга Джонатана Литтелла – свидетельство. Свидетельство того, как идея, захватившая ум одного, не вполне здорового, человека, может разъесть мозг целой нации.
Потомок евреев, эмигрировавших из России в Соединенные Штаты в конце XIX века, француз американского происхождения Джонатан Литтелл известен едва ли не одним только романом «Благоволительницы», написанным настолько точно и выверенно в историческом смысле, что историки и критики, пытавшиеся подловить 44-летнего автора на искажении фактов в пользу художественности текста, вынуждены были признать несостоятельность своих попыток – пространственно-временных ошибок в романе нет.
Автор виртуозно подменяет вымысел тяжелой, временами гнетущей, документальностью, и становится понятным, что работа проделана гигантская: Литтелл, работая над романом, изучал документы в архивах Германии, жил в Берлине, Москве, побывал во многих российских городах, где, по сюжету, главный герой романа, офицер СС Максимилиан Ауэ, «служит великому Рейху» на Северном Кавказе, в Сталинграде и в Украине, принимая участие в массовых расстрелах евреев на оккупированных территориях, контролирует работу концлагерей в Польше и Германии. Оберштурмбанфюрер Ауэ - тот случай, когда знание древнегреческого и раздумья о Печорине не мешают духовному уродству, а скорее помогают понять его природу: когда неустойчивая психика человека, проживающего ад как реальную жизнь, перестает различать добро и зло, любовь и болезнь, жизнь и смерть, его сознание невольно начинает воспроизводить самые стабильные максимы мировой культуры - чтобы попросту окончательно не свихнуться, можно цитировать Платона или читать Стендаля в подлиннике. Чтобы, находясь на Восточном фронте, заглушить невыносимую регулярную тошноту, можно поучаствовать в судьбе еврейского мальчика Якова, столь чудесно исполняющего Баха на фортепиано, выписав ему из Берлина партитуры Рамо и Куперена. Якову случайно размозжит кисть руки, он станет «ни на что не годен», его «ликвидировали» - жаль, партитуры не пригодились, но есть еще музей Лермонтова и лингвистические беседы с сослуживцем. Интеллигентность и образованность офицера СС некоторым образом мешает стрелять ему в евреев в Бабьем Яру, но, в целом, все правильно – нацизму евреи мешают, их уничтожение оправданно.
Через много лет, избежав наказания за содеянное и став директором кружевной фабрики во Франции, герой записывает свои воспоминания, воспроизводя события в форме почти дневниковой, достаточно точно датированной, временами излишне детальной. Создается ощущение, что автор вложил в руку главного героя ручку от кинокамеры, и офицер СС бесстрастно крутит эту ручку, скрупулезно фиксируя реальность, изредка отвлекаясь на тщательно скрываемое личное: «вынужденный» гомосексуализм, инцест, на ранение в голову в Сталинграде, убийство собственной матери, а годы спустя, так же бесстрастно, прокручивает отснятые кадры в обратную сторону, вскользь замечая, что сейчас женат, стар, по-прежнему невиновен. А если у читателя (зрителя?) и возникнет вдруг протест: «Да, как же, невиновен! Мы все видим!», главный герой, нисколько не оправдываясь, с усмешкой замечает: вы на моем месте делали бы то же самое, даже не сомневайтесь.
Это первый шок, поскольку утверждение главного героя об отсутствии разницы между ним и нами, кем бы мы ни были, встроено в начало романа. И, поверьте, на протяжении всей книги, вопреки естественному человеческому ужасу, вызываемому каждой строчкой повествования, вы будете примерять к себе войну, расстрелы, личную жизнь главного героя и даже бомбежку Берлина английской авиацией. Это будет вторым, длящимся и спустя некоторое время после прочтения, шоком.
Марина Федорова