Рецензии
Colta.ru о "Чечне" Джонатана Литтелла
Книга Джонатана Литтелла «Чечня. Год третий» должна была выйти примерно год назад, мы уже как-то публиковали из нее отрывок. Однако что-то сдвинулось в издательской машине — и на русском книга выходит не через два года после написания, а через три. Неожиданно оказалось, что это не плохо, а скорее хорошо: непреднамеренная пауза сообщила тексту некоторое новое измерение.
В 2009 году Литтелл приехал в Чечню, хорошо ему знакомую (он работал здесь во второй половине девяностых в составе гуманитарных миссий), — вместе с фотографом агентства «Магнум» Томасом Дворжаком. Изначально он собирался встретиться с Рамзаном Кадыровым — однако встреча так и не состоялась, несмотря на достигнутые вроде бы предварительные договоренности: у Кадырова не вовремя сменился пресс-секретарь. Это опять же, возможно, к лучшему. «“Вы тут долго намереваетесь оставаться?” — спросил меня Каримов (новый пресс-секретарь. — Ред.), скрестив руки за спиной. “Не знаю, может быть, две недели”. — “Две недели! А вам не надоест? Здесь нет казино, нет ночных клубов. Делать нечего”. В этом он был не прав. В конечном счете невозможность увидеть Рамзана открыла передо мной массу других перспектив: вместо того чтобы говорить о его бредовой личности, иногда граничащей с психозом, можно сконцентрироваться на его власти, на природе его власти, а это куда интереснее». В результате книгу можно читать как текст, описывающий сложные замкнутые кривые вокруг Рамзана Кадырова, который оказывается — нет, не фигурой умолчания, но, в полном соответствии с реальностью — по крайней мере, с реальностью книги Литтелла, — сакральным Центром (власти), манифестирующим себя то через убийства, то через строительство; то через публичные избиении проштрафившихся граждан, то через отеческие увещевания молодежи по телевизору. Однако, как говорит в книге Олег Орлов, председатель исполнительного бюро общества «Мемориал», «Рамзан может быть кем угодно, но прежде всего это убийца».
Вернемся к сказанному в начале статьи: год, что книга пролежала в издательстве, как мне представляется, пошел ей на пользу — и вот почему. В самой Чечне за это время скорее всего мало что изменилось: заниматься правозащитой там и вообще на Северном Кавказе стало еще опаснее (см. недавнюю историю с угрозами Татьяне Локшиной из московского бюро Human Rights Watch, одной из собеседниц Литтелла); на празднование недавнего дня рождения Кадырова выписали Орнеллу Мути и Жерара Депардье; наверное, возросли суммы взяток, которые, как утверждает Литтелл, нужно платить за получение места в любой бюджетной организации: «1100 долларов, чтобы стать водителем маршрутки — эти такси власть полностью держит под контролем; от 1300 до 2000 долларов, чтобы устроиться на должность медсестры; 3000 долларов, чтобы устроиться пожарным, — эти суммы соответствуют трех- или четырехмесячной зарплате».
Многое, однако, изменилось в Российской Федерации. Северный Кавказ по меньшей мере со времен первой чеченской войны является локусом, в значительной степени определяющим жизнь во всей постсоветской России — хотя, разумеется, это процесс двусторонний. Так, понятно, что своеобразный варварский извод trickle-down economics придумал не Кадыров. И когда мы читаем о том, что «если какой-нибудь бизнес идет более или менее неплохо или если его владелец нуждается в солидной протекции, Рамзан ее ему предоставляет и облагает его налогами; если же бизнес идет очень хорошо, Рамзан его забирает», — мы узнаем правила, в чуть более завуалированной (впрочем, не всегда) форме действующие на территории России уже давно. То же относится и к следующему утверждению Литтелла: «В Чечне невозможно отделить глобальный феномен коррупции от того, что следовало бы назвать внебюджетными цепочками государственного финансирования, это — форма параллельного налогообложения».
Интереснее, однако, другое. Вот как автор объясняет то, что средства, направляемые в Чечню из федерального центра, не разворовываются полностью, как в Южной Осетии: «Деньги, награбленные чиновниками — от мельчайших до крупнейших, — в значительной степени реинвестируются на местах, в форме ли рабочих мест в секторе строительства или в форме покупок, подарков большой семье; по слухам, Рамзан сразу раздражается, как только его агенты пытаются делать инвестиции за пределами Чечни». Стоит только предположить, что начальство решило распространить эту патриотичную практику (основывающуюся, разумеется, на насилии и вообще внеэкономическом принуждении) за пределы республики, вывести ее, так сказать, на федеральный уровень, как сразу становятся понятны телодвижения в смысле запрета чиновникам иметь недвижимость за рубежом (или учить там детей).
Дальше — еще интереснее. Литтелл пишет о деструктурированных социальных кодексах и кодексах социального поведения, что их «пришлось замазать <…> наспех придуманным дискурсом о наскоро сляпанной “традиции”, и ислам, который прежде сильно отличался от “чеченскости”, теперь наложили на “чеченскость”, ее отождествили с исламом до степени исключения всех остальных ее компонентов, раздробленных, эродированных и даже расплющенных войной. Архаические структуры остаются в фундаменте поведения, но над ними громоздится густой слой, состоящий из смеси больших денег, бизнеса, мобильных телефонов, автомобилей “Порше Кайен” и “Хаммер”, деспотизма в восточном духе, полного отсутствия сдерживающих начал и наполовину вновь изобретенной, наполовину радикализированной религии — с неотрадиционалистским китчем для припудривания всего в целом. И все это — с благословения Кремля». Если заменить в этом фрагменте «ислам» на «православие», мы получим описание (конечно, не совсем точное, но все же очень узнаваемое) того, что происходит в России последние месяцы. Иными словами, мы можем предположить, что если на первых стадиях Чечня Кадырова перенимала практики — в частности, социальные и экономические, но не только — Большой России, то сегодня скорее Россия перенимает практики, уже зарекомендовавшие себя на Кавказе, становясь в известном смысле Большой Чечней. Заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа Сергей Маркедонов еще в 2007 году заметил, что назначение Кадырова похоронило институт выборов в России, — и оказался, как мы теперь видим, прав.
Еще важнее неоднократно поднимаемый Литтеллом вопрос о том, кто, собственно, победил в войне, что на самом деле произошло в Чечне после воцарения там Кадырова. Автор цитирует Александра Гольца, утверждающего, что «для Путина выбор “чеченизации” (ставка на отца Рамзана, муфтия Ахмат-Хаджи Кадырова. — Ред.) против оппозиции военных стал равносильным избранию “концепции Барятинского” против “стратегии Ермолова”». Однако у всякой аналогии, особенно исторической, есть ограниченная область применения. Картина, которую автор рисует в своей книге, напоминает вовсе не то, что происходило на поздних этапах колонизации региона — т.е. после падения имамата в 1859 году. Напротив, если мы рассмотрим чеченскую эпопею автора в чуть более широком контексте, то увидим черты хорошо знакомого историкам постколониального авторитаризма — фактически диктатуры. Да, это вполне нетривиальная постколониальная диктатура, в отличие, скажем, от режимов, сформировавшихся в Туркмении после распада СССР или в Африке начала шестидесятых. Однако сходство есть, и оно несомненно. Перед нами де-факто практически независимая территория, связь которой с уже (почти) бывшей метрополией определяется почти исключительно тем, что тот же Маркедонов называет «личной унией» Путина и Кадырова.
В Чечне (но не в России), если верить Литтеллу, это хорошо понимают: «большинство чеченцев откровенно полагают, что они победили в войне. Мой друг Ваха воскликнул во время одного из наших с ним разговоров: “Что Россия получила из всего этого? Россия проиграла. Де-факто у нас независимость. Рамзан повсюду кричит о своей лояльности России, но здесь хозяин — он. Российские законы здесь не применяются. Русские никогда не смогут вернуться в Грозный, чтобы жить в нем”». Литтелл утверждает также, что все — и в Москве, и в Чечне — понимают, что ситуация эта временная. «Российское государство, — говорит автору Александр Гольц, — погружает голову в песок и надеется, что все будет к лучшему. У нас нет никакой стратегии, только тактика». Ему с другой стороны вторит Майрбек Вачагаев — профессиональный историк, бывший полпред Аслана Масхадова в Москве: «…это не система. Значит, это не долговременная политика… Это момент, который дан Чечне».
По прочтении книги становится очень трудно поверить, что Чечня, прошедшая с такими потерями больше половины пути к сецессии, повернет назад. Скорее всего частью России она уже никогда не будет. Впрочем, противоестественный «методологический симбиоз» федерального и нынешнего чеченского режимов, о котором шла речь выше, существенно затрудняет попытки построить теоретическую модель, обладающую достаточной предсказательной ценностью.
Станислав Львовский, 16.10.12