Пресса
Андрей Аствацатуров: «Литература давно уже не играет в обществе никакой роли…»
Говоря о питерском писателе и филологе Андрее Аствацатурове, принято употреблять эпитет «харизматичный», что вполне справедливо, надо сказать. Я бы добавил ещё – «тонко чувствующий»: литературу, читателя, жизнь.
Мы поговорили с Андреем об успехе его книг «Люди в голом» и «Скунскамера», политических взглядах, мифе «культурной столицы» и рождении новых филологов.
— Андрей, когда вы написали первую книгу «Люди в голом», нашли издателя, не было предложений или идеи взять псевдоним? Ведь прийти в магазин и проговорить вашу фамилию не каждый сможет…
— Нет, таких предложений со стороны издателей не было. Брать псевдоним как раз с практической точки зрения было бы неверно, поскольку отчасти Андрея Аствацатурова уже знали как филолога, как преподавателя и как блоггера.
— А что, кстати, означает ваша фамилия?
— Она у меня от деда по отцовской линии, который был армянин. И в переводе с армянского означает «богом данный».
— В интервью вы говорили, что ни вы, ни издатель не ожидали такого успеха «Людей в голом». Лукавили? Ведь, положа руку на сердце, любой автор так или иначе втайне надеется на успех…
— Да нет, не очень лукавил. Вообще-то я отправил в издательство свою книгу, чтобы подвести итог какой-то, видимо, важной части своей жизни. Александр Иванов, издатель «Ad Marginem», ни от кого не скрывал, и в том числе от меня, что издаёт книгу ради собственного удовольствия. Он мне тогда сказал, что искренне надеется, что первый тираж будет распродан к зиме (книга вышла летом). Получилось каким-то неожиданным образом, что его продали за две недели.
— В чём видите причину успеха?
— Тут, наверное, много причин. Есть чисто коммерческие причины. Книга очень понравилась директору московского магазина «Москва», была объявлена магазином «книгой месяца». Эта реклама способствовала продаже, а сама книга, видимо, не сильно разочаровала покупателей. Не разочаровала, наверное, потому, что читатели почувствовали какое-то родство с главным героем, его обнаженными страхами, комплексами, неврозами, его заброшенностью во враждебный мир. Издатели объясняли некоторый успех книги, тем, что она вышла в разгар экономического кризиса, когда рушился миф о социальном успехе и коммерчески-удачливые герои оказались выдуманными куклами. Мой роман именно о лузере, о неудачнике, о пассивном протесте против идеи успеха.
— А как протест может быть пассивным?
— В моём представлении он и является самым эффективным. Я понимаю пассивный протест как уклонение от общепринятого, как нежелание общепринятое замечать. Общепринятое мнит себя началом и концом всего на свете, единственным возможным смыслом. И пассивный протест – вопросы, заданные самым невинным тоном, которые тем не менее разрушают смысл. Хорошие примеры пассивного протеста – два фильма конца восьмидесятых: «Курьер» Карена Шахназарова и «Шут» Андрея Эшпая.
— Вторая ваша книга оказалась ещё успешнее?
— Я бы сказал, что премиальный результат был примерно один и тот же. Оба раза – два шорт-листа, и оба раза – два приза читательских симпатий. «Люди в голом» стали лауреатом читательского голосования премии «ТОП-50» (знаменитые люди Санкт-Петербурга), а «Скунскамера» – лауреатом приза читательских симпатий премии «Новая словесность».
— Кстати, материальное положение успех двух ваших книг сильно улучшил?
— Нет, не сильно. Гонорары стали скорее дополнительным заработком. Я как работал доцентом СПбГУ, так и сейчас работаю. И литературой занимаюсь урывками.
— По факту, ваша первая книга – это воспоминания. Сейчас, похоже, тренд читать биографии и воспоминания. Каррер и его «Лимонов» – тому яркий пример…
— Люди вообще любят мемуарную литературу. Я, кстати, её терпеть не могу, читаю крайне редко и только в профессиональных целях. Мемуары любят, как любят сплетни. Ведь в мемуарах и сплетнях есть то, что требуется – правда жизни и сюжетность. В образцовой литературе-фикшн есть только второе. А правды нет. Есть ее иллюзия. А многие читатели не хотят иллюзий, хотят знать, как «оно на самом деле было».
— Когда писали свои, условно говоря, воспоминания в виде романа, чем, прежде всего, вдохновлялись?
— Прежде всего, мои романы-в-рассказах не являются ни мемуарами, ни автобиографиями. Там очень мало реальной правды. Что-то из моей жизни, что само срасталось в сюжеты, я, конечно, использовал в первой книге. Но, в целом, все это имело к моей биографии крайне косвенное отношение. Я скорее ставил цель, чтобы мой текст воспринимался, как нечто реальное, мемуарно-автобиографическое, чтобы текст выглядел как жизнь. С другой стороны, располагая сюжеты в повседневности, я хотел, чтобы люди восприняли жизнь как текст, а вдохновлялись художественными текстами.
— Сам процесс письма – для вас что?
— Процесс письма мне интересен, пока он меня меняет как личность, заставляя решать какие-то задачи. Раньше эту функцию в моей жизни выполняла филология. Она, по-прежнему, меня интересует, но быстрее процесс изменения происходит, когда я пишу прозу. Возможно, когда-нибудь сочинение текстов перестанет меня менять, и тогда надо будет подумать, чем заняться.
— Я знаю, что вы один из немногих, кто пишет ручкой. В этом есть особая энергетика?
— Думаю, да, есть некая энергетика, в творческий процесс вовлечён не только ум, но и тело. И потом, мне кажется, я просто не могу изменить уже сложившейся привычке. Править, конечно, написанное от руки тяжелее. Но зато остаются этапы твоей правки.
— А много правите?
— Много, очень много. «Скунскамеру» я после правки, которая длилась два месяца, сократил где-то на треть.
— В вашей биографии сказано, что вы «потомственный интеллигент». Такие ещё остались? Что вы вкладываете в понятие «интеллигент» в принципе?
— «Таких» всё меньше. Я думаю, современный мир их не очень-то требует. Скорее взыскуются некие интеллектуалы или ученые-грантодобытчики. Интеллигент помимо образованности, должен обладать некоторыми важными внутренними качествами, например, определенными этическими принципами и консервативным эстетическим вкусом.
— А «питерский интеллигент»?
— О Питере говорят как «культурной столице», но это миф. Москва куда культурнее. Москва больше читает, более вовлечена в российские и европейские международные культурные процессы. Культурные мероприятия в столице привлекают много больше людей, чем в Питере. Питерский интеллигент вдобавок к перечисленным качествам должен чувствовать свою сопричастность тому срезу истории российской культуры, который был связан с Питером.
— Мне, кстати, всегда было любопытно, как сочетается понятие – мифическое, на ваш взгляд – «культурная столица» с тем, что в Питере самое большое количество фашистов и проституток в России, самые агрессивные футбольные фанаты, ну и так далее?
— Так, в принципе, иногда бывает. Культура ведь включает в себя не только прослушивание хоралов Бахов и разглядывание картин Ван Гога. В культуре есть всё: от манеры принимать пищу и первобытных выкриков на футбольном матче до симфонических поэм. Это помойка, где каждый может найти то, что ему нужно. Если происходят серьезные динамичные процессы в культуре, то они должны захватывать все её области – и футбол, и экстремизм, и сексуальность в том числе. Думаю, что в Москве или в любом другом европейском миллионнике, где бурлят выставочные центры, театры и концертные залы, этого добра, которое вы назвали, не меньше, но, повторюсь, Питер, увы, не является культурной столицей.
— Вы лично что больше всего любите и не любите в Питере, в питерской жизни?
— Люблю архитектуру, строгую геометрическую правильность улиц. Люблю интеллигентные питерские лица. Не люблю в наших людях снобизм, высокомерие и некоторую провинциальность.
— Питерский читатель – какой он сегодня? Отличается от российского?
— Не сильно. Но он больше читает европейскую и русскую классику. Это сугубо моё мнение, конечно.
— Насколько в вашем мире читатель живёт в принципе, когда пишите, когда встречаетесь? Вот Чак Паланик, например, любит делать своим поклонникам необычные подарки…
— Я присутствую в социальных сетях, в «контакте», «фейсбуке» и через них общаюсь с читателями, если им это нужно. Бывают, что спрашивают совета, относительно того, что почитать. Я стараюсь отвечать. Иногда выступаю с публичными лекциями, иногда провожу творческие вечера. Если выходит книга – устраиваю презентацию. Словом, веду себя очень типично.
— Должен ли писатель сегодня работать над имиджем?
— Да, есть смысл. К сожалению, элемент личности, стоящей за текстом в сегодняшнем мире играет важную роль. Написать хорошую книгу недостаточно, нужно что-то из себя представлять, пусть даже очень сомнительное и странное, в реальной жизни.
— Какую роль в формировании писательского имиджа играют политические симпатии?
— Павел Басинский в одной из своих статей заметил, что писателю для его же выгоды просто необходимо протестовать против кого-то в политике. У вас как обстоят дела с оппозиционностью и политически взглядами?
— Да, помню этот материал в «Российской газете». У меня с оппозиционностью умеренно, примириться с происходящим, конечно, невозможно, но я не слишком верю в нынешних оппозиционеров…
— Я никогда ни от кого не скрывал своих политических взглядов. Я человек левых убеждений, сторонник идеи взаимопомощи и социальной справедливости. Мне неприятно жить в обществе, построенном не на принципах солидарности и совместного труда, а на принципах индивидуальной инициативы и звериной войны всех против всех. Я подвергался бессовестной эксплуатации в сверхлиберальные 90-е, я знаю, что такое эксплуатация, и я искренне не хочу, чтобы ей подвергались другие люди.
Но нынешнее оппозиционное движение мне совершенно неинтересно. Я не верю, что эти люди хотят как-то улучшить жизнь страны. Их заботит, скорее всего, собственный интерес. На подобных персонажей, которые изображали из себя радетелей за народное благо и борцами с коммунистическим тоталитаризмом, я насмотрелся в 90-е. Все они оказались обычными жуликами. Я уже один раз видел этих «немцовых» у власти. Они посадили нас на нищенские зарплаты и почти полностью уничтожили фундаментальную отечественную науку. Второй раз эти лица и им подобные я видеть у власти не хочу. Потому и не участвую во всей этой «движухе».
— Тут, как говорится, не поспоришь. В целом, общественная деятельность сегодня мешает писателю?
— Бывает по-разному, нет здесь однозначного ответа. Иногда автор заряжается от социальных процессов, помещая себя в эпицентр турбуленций, и это способствует его творчеству. Иногда излишняя вовлечённость, попытка отстоять социальную истину превращает художника в резонера, трибуна и травмирует его талант.
— В одном из своих интервью вы говорили, что каждый может стать писателем. А хорошим писателем может стать каждый?
— Я думаю, для того чтобы стать настоящим человеком, личностью, нужно сначала, в самом деле, стать писателем. И писателем может стать каждый. Хороший писатель – понятие очень сложное. Кто это? Профессионал? Или тот, кто открывает новый язык, новую оптику, новые ценности? Профессионалом могут стать многие, но, конечно, не каждый. Но тех, кто открывает новые ценности, – единицы.
— «Литературные курсы», где вы преподаёте, – шаг в данном направлении? Можно научить писать? И с какого возраста это лучше делать?
— Инициатором курсов выступил Юрий Иванович Бундин, проректор Санкт-Петербургского университета культуры. Он привлек меня к сотрудничеству в рамках программы доп-образования. Я в свою очередь привлек к этому проекту писателя Дмитрия Орехова. Мы составили программу из двух курсов: практического и лекционного. И наша инициатива, наши идеи нашли поддержку у ректора Университета культуры Александра Сергеевича Тургаева, за что мы ему очень благодарны.
Курсы ставят несколько целей. Во-первых, помочь людям, которые планируют стать писателями, овладеть некоторыми принципами и навыками литературного мастерства. А, во-вторых, для тех, кто не собирается стать писателем, освоить и усовершенствовать навыки письменной речи. Писать научить невозможно. Можно привить некоторые навыки. А возраст – непринципиален.
— Вы сами, что называется, с младых лет с головой филологии. Андрей Аствацатуров мог быть кем-то другим кроме филолога?
— Нет, я был с детства обречён. Мне заранее ориентировали на филологию, и никакие возражения с моей стороны, по поводу того, что я хочу стать писателем или актёром, не принимались.
— Писателем вы всё же стали. Чем вас так очаровала англоязычная литература, с которой у вас, похоже, роман?
— В ней есть огромная традиция, профессионализм, фрагментарность, экономия и невероятная сила.
— Экономия – в плане?
— Некоторый стилистическая выверенность, отсутствие «литературщины» и барочной избыточности.
— Какая сегодня миссия у филолога?
Вообще-то всегда его миссия, как писал Ницше, заключалась в том, чтобы рождать других филологов. Сегодня, наверное, филолог должен выступать как просветитель, обращающийся к широкой аудитории, а не как участник своего клуба и некоей герметичной касталии.
— Можно ли в вашем случае сказать, что жизнь подчинена Слову?
— Нет. Мы это преодолели где-то в конце прошлого века. Слово уже давно никого не беспокоит.
— Кстати, у вас есть хобби?
— Нет, меня даже наличие у людей подобных увлечений крайне удивляет.
— Ваш герой говорит: «В книгах ловить нечего». У вас какое мнение на этот счёт?
— Как автор (не как филолог) я считаю, что книги нужны не как сборник мудростей и чужих идеалов. Их ценность – заставлять читателя возвращаться к себе, в том, чтобы заставить его самого начать фантазировать.
— А как филолог?
— Филолог без книг – это как комар без человека, без книг филологу не от чего будет подпитываться.
— Вы заядлый читатель? Вы как читатель в юном возрасте и сейчас, в более зрелом – в чём разнитесь?
— Сейчас я читаю много больше, чем читал раньше. Во-первых, потому, что меня приглашают в жюри разных премий. А во-вторых, потому, что все мои друзья и знакомые – писатели, и постоянно выпускают новые книги. В детстве я читал только для того, чтобы меня похвалили. Других мотивов я не помню. В более поздние годы, уже став филологом, я скорее читал аналитически, разбирался в тексте как в кроссворде. Сейчас я стараюсь совместить восприятие и филолога и писателя, найти в тексте то, что можно было бы использовать самому.
— Судьба книги – ваш прогноз? И какую роль она сегодня играет в жизни общества, простого человека?
— Литература давно уже не играет в обществе никакой роли. Есть просто такая специальность – писатель, как есть специальность инженер-электрик или повар. Специальность литератора не над этими специальностями. Писатели – не инженеры душ, не прорабы духа, как это было раньше. Эта одна из форм деятельности, притом не самая престижная.
— Тогда почему пишут всё больше?
— Наверное, есть внутренняя потребность – и это хорошо. Но, боюсь, что у многих меркантильные цели и представления о том, что писатели очень успешны и богаты.
— Русский писатель для чего нужен сегодня?
— Он нужен не для того, чтобы делиться идеями, защищать политические, социальные или религиозные ценности. Его назначение – сохранять язык, предотвращать его стирание, его омертвение и исчезновение.
— Согласны с тезисом Набокова-Уайльда, что жизнь подражает литературе?
Да, согласен. Искусство открывает перспективы, а повседневная жизнь, спустя много лет, их кое-как усваивает и тиражирует.
— Как относитесь к системе «Плати сколько хочешь»? Это перспективная ниша книжного рынка?
— Да, мне представляется, очень перспективной. Это справедливо, правильно и выгодно всем сторонам.
Платон Беседин, 17.12.2012