Рецензии
Набили Кафкой косячок
Рецензия на книгу "Растворимый Кафка" Зазы Бурчуладзе в "Газете.ру"
Творчество Зазы Бурчуладзе приходит в Россию маленькими порциями в переводах с грузинского. Сборничками по сто страниц и грамм. Пакетиками с растворимым прахом Кафки. Дорожкой литературного кокса. Уколом психоделической прозы.
С первым сборником «Минеральный джаз» издатели явно перебрали. Не следовало начинать знакомство с препаратом таким мощным ударом, как повесть «Минеральный джаз». Непривычных от этого коктейля из «Старосветских помещиков», Хармса, Пиросмани, Венечки Ерофеева и Дали ведет с первых же страниц. А очнувшись и преодолев ломку, они, может, к Зазе больше и не прикоснутся. В «Растворимом Кафке» составители были куда осторожнее. И начинали с того, с чего и нужно. С косячка, давшего название сборнику. Кайф от него легкий и приятный. С послевкусием благожелательной мизантропии.
Проза Зазы, конечно же, чистая психоделика.
Причем самой последней фасовки. Из так называемого «психоделического реализма». Расширение сознания для автора – нормальное состояние. Он в нем пребывает, пока живет и пишет. Глотать таблетки и записывать собственные глюки под дозой – оставим это вечно живым хиппи шестидесятых вместе с Джимом Моррисоном, призраки песен которого то и дело лезут без спросу в повествование Зазы. Может, кто сомневался в сорокинском сравнении иных книжек с психотропными препаратами. После знакомства с Зазой упорство в подобном неверии подобно лжи бесчувственных.
В «Растворимом Кафке» есть даже сюжет, что на самом деле с наркотическими снами случается довольно часто.
Некая оторванная повествовательница, у которой муж и девственная «Ауди» в Дубаях, перелетает сутки из музея в театр, из одной утомленной компании, где курят, в другую, где глотают циклодол, и рассказывает в подробностях все, что с ней и в ней происходит. Она сквернословна и физиологична. Слегка зациклена на телесных отправлениях. Оргазмы без секса и газы, распирающие кишечник, занимают ее сильнее людских и городских фантомов. Пересыпая речь легким, как пепел, матком (интересно, как эти слова звучат на грузинском?), она вдруг замечает тягу к изнывающему от скуки писателю Зазе Бурчуладзе. Заза в этой грустной повести – как Феллини в своих фильмах в исполнении Мастрояни.
Искривление и аберрация реальности, иррациональность и фантомность расширенного сознания здесь как раз норма. Хотя и нельзя сказать, на чем же конкретно эта реальность так глобально свихнулась. Ну не на том же, в самом деле, что Заза то и дело снимает с героини реснички и с хрустом внимательно поедает их. Поимка и обрезание Зазой старичка в кустах парка Ваке совершенно логична после нудноватого пересказа анекдота из Ветхого завета о пирамиде из трех тысяч обрезанных плотей под стенами города Шехем.
А вручение Зазой на премьере «Чайки» Андрону Кончаловскому розы, бутон которой стянут свежеобрезанной крайней стариковской плотью, – всего лишь скучноватый перформанс для посвященной поклонницы писателя.
Если надоевшая реальность сама по себе давно стала глюком, то что же в этой прозе иррационального? Ответа нет, потому что он не нужен. Какая, в самом деле, разница, откуда берется ощущение, что ты болтаешься в неком не тбилисском пространстве с пустынными площадями и залитыми слепящим солнцем улицами? Куда интереснее – откуда он, этот нарастающий в ходе повествования странный хруст… А это крошится не материализовавшееся слово из названия романа Владимира Сорокина «Лед». На нем, вдруг оказавшемся общим для рассказчицы и Зазы (роман Сорокина тут вообще ни при чем), и возникла близость с циничным писателем, разыгрывающим Микки Мауса. Слово, ставшее общим, сулило им двоим переход из заглючившей до похабности повседневности в мир чувств. И они тут же принялись его крошить, чтоб избежать провала в естественность.
Не надо опасаться ломки после «Кафки».
Тем более что она наступит непременно и точно обозначена в пространстве и времени. Ее начало на странице 73 в первой фразе повести «Фонограмма»: «В Телави героина не достать». Утоления боли в этой повести не предвидится, но оно непременно наступит, если дождаться впрыскивания заключительных «Семи мудрецов». Причем третьему из семи умников, болтающихся в пространстве кошмарного города, можно вместе с Зазой струйкой воды из детского пистолета снести половину уха. Чтобы услышать от него томный приговор совместному читательско-писательскому балдежу: «Разве это не аморально?»
Чтение Бурчуладзе подобно джазу. Импровизация вольная. Она не терпит насилия. Музыка сама возникает в этих сумасшедших выжженных строчках. Надо только вдохнуть ее, и она зазвучит. Известно, что при росте цен, массовых увольнениях и потере интереса к жизни читать книжки продолжают самые отчаянные. Бог весть, какая именно проза будет востребована в эпоху кризиса. Но «Растворимого Кафку» лучше припасти заранее. Чтоб был на всякий случай под рукой.