Философ записывает свои ранние воспоминания в 1932-м, предчувствуя безвозвратное прощание с прежним Берлином. Он остро ощущает, что фашисты находятся в одном шаге от власти и что город скоро изменится навсегда. Эта социальная, а не просто биографическая, невозвратимость прошлого сближает «Берлинское детство» с «Другими берегами» Набокова.
Таинственные шорохи в трубке первого телефона, висящего на стене в коридоре, и гномы, которые смотрят на ребенка из подвальных этажей. Вечерние фонарщики, ледовые катки с духовыми оркестрами и загадочная выдра в зоопарке. Ранняя страсть к коллекционированию, завороженность рядами «вещей-картин», будь то открытки, марки или сигарные коробки. Устойчивое отвращение к школе и, наконец, первый приступ бесстыдного бунтарского наслаждения, настигший мальчика, когда он впервые решил не идти в синагогу, куда его привычно отправили родители.
С маньеристской изощренностью Беньямин смакует картинки «детства в стиле модерн», оставшиеся в памяти, и в каждой миниатюре отчетливо различим голос нервного интеллектуала, сочиняющего колыбельную самому себе.
Алексей Цветков, 10.01.13