Диалектик берется «со строгостью чиновника миграционной службы» записывать свои мысли по поводу всего, что видит, потому что «быть счастливым — значит без страха смотреть в себя».
Он предельно сближает зрение с мышлением и философствует с помощью обыденных вещей и повседневных изображений. Сюжеты рождественских открыток, расстановка мебели в престижных квартирах и оттенки рекламных вывесок на улицах рассказывают о том, как античное упоение космосом сменилось в людях христианской бдительностью, а после — культом индустриальной и военной техники.
Потерянные, но не забытые вещи, напольные часы и фикусы в кадках объясняют, почему того, кто удаляется, любить гораздо проще, чем того, кто приближается к нам. Мысленно дотрагиваясь пальцами до сотен вещей, Беньямин критикует отдельный «детский» мир, создаваемый взрослыми, и объясняет, почему дети справедливо предпочитают игрушкам реальные предметы и механизмы.
Получается высокоумная, но очень лирическая проза в бодлеровской традиции блуждающего фланера-созерцателя. Но, в отличие от Бодлера, в «Улице» есть очевидная сверхзадача: сделать материализм настолько привлекательным, ярким и волшебным способом видеть вещи, чтобы в сравнении с ним все озарения мистиков и построения метафизиков выглядели бы милыми, но больше не нужными людям.
Рассмотреть внутри вещей их утопическую перспективу, скрытый намек на возможность иной жизни. Подобно уличному миму, Беньямин всю жизнь нащупывал невидимую стену между миром утопии и реальностью, считая это главным своим занятием.
Алексей Цветков, 10.01.13