Пресса
Комментарий к одной записи в дневнике Сьюзен Сонтаг
«Для того чтобы писать, вы должны позволить себе быть человеком, которым не хотите быть (из всех людей, которые вы есть)» Сьюзен Зонтаг. Дневник. 13 августа 1961 года
Это темное высказывание, и гиблое дело заниматься его объяснением. Его смысл в его темноте. Стоит его высветить — оно тут же рассыпется, рухнет, утратит свою сущность, как утрачивают ее зловещие захолустные замки, на которые нужно смотреть только в ночи. При дневном свете они исчезают, меркнут, тухнут. Физически они продолжают существовать, однако утрачивают свою геометрию. Их углы становятся тупыми, крыши безучастными. Нельзя смотреть на замки при дневном свете. Тот, кто видел замок днем, на деле не видел его.
«Позволить себе быть человеком, которым не хотите быть» — чтобы понять это, нужно проникнуть в темноту этих слов. Тихо, крадучись. Так проникали в пустоту ночных замков заблудившиеся странники. Шаркая по каменным лестницам, они пугались звука собственных шагов. Дело этого высказывания запутывать, а не распутывать. Сообщение здесь лежит за пределами понимания. Чтобы увидеть, что здесь написано, нужно приучить свои глаза к темноте.
Каким человеком, ты не хочешь быть? (из всех людей, которые ты есть). Что это значит? Темные слова. Стоит прикоснуться к ним, они тут же хватают тебя своими холодными руками. «Из всех людей», которые есть я, один тот, которым я не хочу быть, и именно он является тем, кем я должен стать, чтобы быть писателем. Что это за человек? Кем я не хочу быть? Ведь нужно понять кем, чтобы им стать. Как понять кем? Я задаюсь вопросом: кем я не хочу быть? Убийцей? Преступником? Предателем? Но почему же? Я могу проникнуть в тайные комнаты своих желании, побуждении, влечении. Там я преступник, насильник, предатель. Тот, кто склонен заглядывать в себя, может увидеть в маленьких комнатах своего сердца этих затаившихся убийц, мерзавцев, кровосмесителей. Он может увидеть их лица. И нужно тогда в эти лица долго всматриваться, так долго, пока с них не слетят их восковые маски, и тогда на лице каждого питомца этих страшных комнат станут проступать твои черты. Так что же? Кем мне нужно стать, чтобы писать? Одним из этих мерзавцев, что сидят запертые в темнице моего сердца? Но я могу хотеть быть им — этим мерзавцем. Больше того, он меня может манить. Я могу хотеть быть преступником. Кто же тогда этот человек, кем я не могу хотеть быть? Может дело в том, что, задавшись этим вопросом, ты непроизвольно проникаешь в пустоту пригородных замков? Только лишь задавшись, ибо есть вопросы, одно возникновение которых выбирает тебя из естественной жизни и бросает в эти пустоты, где ты непроизвольно начинаешь прислушиваться к шуму своих шагов и где ходишь, опираясь руками о стены, чтобы не провалиться в лестничные пролеты.
Что это за человек, которым я не хочу быть? Я не знаю, не знаю. Когда я думаю о нем, он мне только мерещится, как призрак. И тогда я боюсь его, и тут до меня начинает доходить что-то совсем неясное, смутное. Я боюсь этого человека. Я понимаю, что боюсь. И я понимаю, что страх это то, к чему стоит прислушаться. Страх это то, через что мы можем понять этого человека, которым боимся стать.
Ты его боишься. То есть, боишься им стать. То есть, боишься перестать быть собой. Это единственный человек из «всех, которые ты есть», который не совсем ты, и ты должен им стать, чтобы стать писателем. То есть, будучи собой, ты не можешь быть писателем. Только ставши этим человеком, которым не хочешь быть, ты можешь стать писателем.
Этот нежеланный человек, именно он — писатель в тебе, и если ты найдешь этого человека, ты сможешь писать. То есть писать будет он. И получается так: когда пишешь ты (а так часто бывает) — это не письмо.
Кто этот человек, которым я не хочу быть? Как забытые видения, передо мной мелькают строки: «Черный человек / На кровать ко мне садится / Черный человек / Спать не дает мне всю ночь». Это ли имела в виду Сьюзен Зонтаг? Перечитываю стихотворение три раза. Что за черный человек? Как на столб, натыкаюсь на строки: «И какую-то женщину / Сорока с лишним лет / Называл скверной девочкой / И своею милою». Неужели Сьюзен Зонтаг имела в виду это? Мое сознание работает со скоростью молнии, перебирая в голове всех известных мне поэтов и писателей: «Verra la morte e avra i tuoi occhi». Чезаре Павезе записал эти слова за несколько дней перед самоубийством в туринской гостинице «Рома». Они посвящались бросившей его американской актрисе Констанс Доулинг. Дословный перевод этой строки таков: «Придет смерть, и у нее будут твои глаза». Кем они были Павезе и Есенин кроме того, что были писателями? На языке вертится гнусное, почти неприличное определение — «любовник». Они были любовниками. Почему «любовник»? Нельзя называть их влюбленными. Романтическое содержание этого слова может сбить с толку. А в столь существенных вопросах сбиться с толку равнозначно потере жизни. Есенин и Павезе были любовниками. Это слово отсылает к чему-то материальному, физическому. Еще оно отсылает к свершившемуся событию. Любовник — это событие, это факт.
Айседора Дункан и Констанс Доулинг. По свидетельству их любовников, у одной и у другой глаза были подобны смерти. Отсюда, наверное, «скверная девочка». Странное знание: глаза женщины подобны смерти. Это значит, что у них один состав. Одна формула. Они состоят из подобных ингредиентов. Смотревшие в эти глаза вступают со смертью в родство. И тогда приходит черный человек. Тут как тут, как только слышит выросшее в глазах женщины стекло. Получается так, что тот, кто хотя бы единожды не был любовником, не сможет повстречаться с черным человеком. Но что это за любовник? Это слово кажется неуместным и даже неприличным. Чтобы понять его, нужно переменить оптику. И тогда может возникнуть греза, и твоему затаенному взору может явиться любимая в своей иной неземной ипостаси как две капли воды похожая на даймона. Кого нужно найти, чтобы быть любовником, и отсюда — быть писателем! Странное знание, вытекающее из темных пророчеств старых поэтов: не будучи любовником, ты не можешь стать писателем. И что такое быть любовником? Громкое, граничащее с вульгарностью заявление: любовник и писатель одно и то же! В виде противоречия перед моими глазами всплывает сутулая фигура Роберта Вальзера. Это заявление ему бы не понравилось. Он съежился бы, затаился бы. Он не был любовником, но был писателем. И таких много. Нет! Он им был! Он был исковерканным любовником, и, соответственно, исковерканным писателем, и поэтому тем более большим, ибо исковерканные любовники и писатели больше, чем не исковерканные. И, если ты хочешь стать большим любовником и большим писателем, ты должен себя исковеркать. Но как? К горлу подступает еще одно знание: быть любовником не значит выигрывать. Быть любовником значит проигрывать! Ты всегда проигрываешь, когда ты любовник. Есть собственно единственный шанс проиграть — это быть любовником! Все остальные игры — выигрышные. В них играет плебс. Нужно проиграть в виде любовника, чтобы стать писателем! Всякий писатель это проигравший любовник.
И, когда ты проигрываешь как любовник, к тебе приходит черный человек. В книге психиатра Рональда Лэнга есть запись одного шизофреника. Она касается истины: «каждая птица — это бывший паук». Нужно проникнуть в значение этих слов. Их нельзя комментировать. Их нужно вбирать в себя, не понимая, без остатка. Смыслы путаются в голове. Каждая птица — это бывший паук. Каждый писатель — это бывший любовник. Любовник — это тот, кто играет проигрышную игру. Любовник — паук, и он будущая птица, то есть, писатель. Ничего не вяжется в голове, и все вяжется. Так всегда бывает: истины никогда не вяжутся в голове. А если вяжутся, значит, не истины. Нужно сосредоточиться. Получается, любовь для того, чтобы проиграть жизнь! Все остальные вещи приносят выигрыш. А можно ли хотеть проиграть? Нужно ответить на этот вопрос, чтобы понять как быть писателем. Нет, этого невозможно хотеть. Невозможно хотеть проиграть. Человек неспособен хотеть это. И для этого ему дана любовь, чтобы хотеть выиграть. Он хочет выиграть, но проигрывает. Вот еще одно темное знание: любовь — это то, где ты хочешь выиграть, но всегда проигрываешь. Ты должен хотеть ее, как выигрыш, и когда она затащит тебя в свои темные узы, и у тебя уже нет сил, тогда ты проигрываешь. И вот тогда, и только тогда к тебе приходит черный человек. И ты не можешь хотеть им быть! Не можешь! Чтобы позволить себе им быть, ты, словно драматический герой, должен пройти сквозь все эти перипетии. И вот, прошедши, проигравши, ты стоишь в ночи, ты — любовник, ты — паук, ты — черный человек, и теперь ты можешь писать. Ты — писатель. Впрочем, ты можешь и не писать. Ты можешь и вовсе ничего не делать, ибо то, куда ты пришел, уже само есть письмо. И подо всякое истинное письмо подложено это онемение. Его не видно, но оно лежит под письмом, как под платьем лежит невидимая подкладка. Она его основа, его суть. Там где нет онемения, нет письма. Поэтому ему нельзя научить. Невозможно научиться писать, не научившись неметь. Таков закон. Черный человек не приходит к ловкачам. Он приходит только к проигравшим любовникам и дарит им алфавит. Из всех людей, которые я есть, я должен стать тем, кем не хочу быть. Но я не могу им стать произвольно. Чтобы стать им, я должен пройти весь этот путь. Я стану тем, кем не хочу быть, я стану черным человеком. И тайное, уму не постижимое знание: чтобы стать черным человеком нужна любовь.
У Андерсена есть сказка «История одной матери». По степени проникновения в поле этих неприрученных истин ей нет равных. В этой сказке мать отправляется на поиски своего ребенка. Его забрала смерть. Пришла и забрала, стоило только матери отвернуться (так устроен мир: у нас всегда что-то забирают, когда мы отворачиваемся). Мать готова отдать все, лишь бы вернуть ребенка. И повествование построено здесь как отчет об этом постепенном и беспощадном отдавании. На своем пути мать встречает терновый куст. Спрашивает, не видел ли он смерть, забравшую ее ребенка. Терновый куст, указывает ей дорогу, но прежде требует плату. И Мать крепко прижимает куст к своей груди, так что его шипы вонзаются ей в тело, и на груди выступают капли крови. Она отдает ему кровь. Мы что-то чувствуем, мы что-то начинаем понимать. Но что же? Мать опять сбивается с пути. Видно, не все отдала. Нужно переплыть озеро. Озеро просит у нее глаза. У нее красивые глаза. Они нужны озеру, но для чего? «Мать выплакала свои глаза», — такова плата за переправу. Она идет уже без глаз. На месте глаз глазницы. Мать доходит почти до конца. Перед ней сад. В него нужно войти. Но старая садовница просит как плату ее длинные черные волосы. «Волосы?», — матери кажется, это такая малость. Она уже лишилась крови и глаз. Она отдает старухе свои черные волосы, и взамен получает ее — седые. И тут происходит непредставимое. Перед нами встает умом не постижимая картина. Ее нужно увидеть глазами, нужно заставить себя увидеть. Так построен текст Андерсена, на этом оптическом эффекте. Перед нами мать, женщина. Она бескровная и худая, терновый куст забрал ее кровь; она безглазая, ее глаза ушли на дно озера; голова ее покрыта седыми старушечьими волосами. Что это? Перед нами сама смерть. Мать стала смертью. Стала той, кто забрал ее ребенка. Она приняла облик смерти. Что это за картина, помрачающая ум? Что это? Тут нет никакой философии. Нет ничего, что можно понять. Есть лицо, фигура. Есть картина. Это не интеллектуальное знание, оно помрачает ум. И это тоже закон: все истинные картины помрачают ум.
Я не хочу быть черным человеком, потому что у меня нет органа для этого хотения. Желание — это всегда наличие органов. Я не то, что не могу хотеть, я не могу знать этого хотения. Я устроен так, что всякое хотение имеет свой орган. А тот человек, которым я не хочу быть, не имеет во мне соответствующего его хотению органа. И я должен позволить себе им быть помимо моего хотения. И даже помимо знания о нем, помимо отсутствия органа. Я не хочу этого черного человека, но именно он во мне — писатель. И, если я не позволю себе им быть, я не смогу писать. Не только писать! Этот черный человек во мне — он есть все, он любовник! И, если я не стану им, я не смогу быть любовником! Только черный человек может быть писателем и любовником. И тут лежит еще одна истина: писатель и любовник одно и тоже. И вот чтобы быть писателем и любовником, нужно стать этим черным человеком, которым не хочешь быть. Нужно уподобиться той матери из сказки. Это правило: нужно отдать глаза, кровь и волосы. Это неукоснительное правило. В жизни все устроено так, что всякое событие, всякий жест, всякое слово лишь отсылают к тому или иному закону. А те, что не отсылают, — их нет! И если ты не отдал глаза, кровь и волосы, ты никакой не любовник и не писатель. А те любовники и писатели, что с волосами, с глазами, с кровью, они не любовники и не писатели. Они просто жулики, и их любовь не любовь, и их письмо не письмо. Мы приближаемся к краю темноты, потому что у всякой темноты есть свой край. В горле комом навертывается вопрос: а кому отдать? Ведь чтобы отдать нужно иметь того, кто бы взял. Кто бы просил, требовал. Нужен терновый куст, нужно озеро, нужна седовласая садовница. И, если ты в своей жизни ни разу не повстречал терновый куст, озеро и седовласую садовницу, ты не то что не любовник и не писатель, ты вовсе тогда непонятно кто. Но чтобы повстречать нужно идти, а чтобы идти, нужно быть матерью из сказки. Все не вяжется в голове, и все опять вяжется. Нужно вглядеться в портреты Тракля, Целана, Рильке, Бодлера, Рембо, Белого, Блока, Лорки, По, Паунда, Гельдерлина, Клейста и многих других. И можно увидеть в их облике тот самый оптический эффект, что и в матери из сказки. Из их лиц на нас смотрит что-то другое. Не то, что они есть. А то что без волос, без крови и без глаз. Вглядываясь в их лица, можно увидеть иной облик, съедающий их, отрицающий их. Можно увидеть того самого человека, которым ты не хочешь быть. Того самого черного человека.
Дмитрий Мамулия, 16 января 2013
Книга: «Заново рожденная. Дневники и записные книжки. 1947 – 1963»