Рецензии
А напоследок я скажу
Живя в Германии, автор этой тоненькой брошюрки, стоящей многих томов партийных книжек, созерцает покинутые им постсоветские пенаты. Говорят, все великое видится издалека, а нынешний объект обсервации и вовсе грандиозен, вот и старается Борис Гройс, теоретик искусства и гуру постмодернизма, в своем личном "Коммунистическом постскриптуме" рассказать нам нашу историю простым и доступным языком.
Оказывается, советский режим был формой философской власти, словно в платоновской утопии, где правили исключительно посредством языка. Автор ловко доказывает нам это на трех пальцах коммунистической парадигмы.
Во-первых, народ и партия были едины исключительно в мечтах коммунистов. Во-вторых, любой руководитель в СССР был философом, то есть фантазером. В-третьих, поскольку управлять приходилось, в основном, миражами, то во главе агитпропа стояло слово и жесткий язык приказов. Инженеры человеческих душ и прочие прорабы перестройки переводили философские фантазии в упомянутые акты прямой власти, тем и живы были, и нам завещали.
Но неблагодарные потомки полюбили джаз и Высоцкого, а со временем и вовсе разучились говорить суконным языком плаката, перейдя на морзянку обывательского волапюка. Вот Советский Союз и развалился, не выдержав рыночных полумер, двойных стандартов и усыхания властной руки.
Словом, все при социализме было вербализировано донельзя. Говоря "коммунизм", мы ощущали сладость во рту и мир во всем мире. Впрочем, по Гройсу, все войны на свете – всего лишь метафора, ведь всегда можно договорится по-человечески.
Игорь Бондар-Терещенко, 21 марта 2014