Вадим Левенталь о романе Михаила Гиголашвили "Чертово колесо"
Роман Михаила Гиголашвили «Чертово колесо» может на первый взгляд показаться не то бандитско-ментовской сагой, не то сагой про наркоманов. Верно, конечно, и то и другое – хотя бы потому, что опиум тут употребляют все – и милиционеры, и бандиты, не только собственно наркоманы, которые как раз выглядят относительно невинными овечками на фоне первых. Но на самом деле роман не об этом, а о том, как устроен мир.
Первый взгляд, впрочем, здесь окажется довольно долгим. Из восьми сотен страниц этой книги, в том случае если читатель, к примеру, не обучен с искренним любопытством следить за тем, как наркоманы покупают опиум у барыг, бандиты кидают барыг, менты ловят бандитов и разводят наркоманов на деньги, парторги придумывают, куда сбыть чемодан опиума, наркоманы соображают, где бы достать «лекарство», и так далее до бесконечности, – так вот, в этом случае из восьми сотен страниц как минимум половину придется просто пролистать.
Задержать на этих страницах внимание не заставит ни особенный авторский язык (книга написана так, как обычно и пишутся бандитские романы, разве что без откровенных гнусных штампов), ни глубокий психологизм в обрисовке персонажей, ни неожиданные экзистенциальные открытия. Действие романа происходит в Грузии в 1987 году, и это, казалось бы, шанс задаться вопросом об истории – что же такое происходило на окраинах Союза, что он развалился? Но едва ли и этот вопрос можно считать хорошо проработанным. Ведь если ответ «потому что люди стали бессовестные», то возникает другой вопрос: «Почему люди стали бессовестные?». А на этот вопрос ответа нет. Вернее, если исходить сугубо из концепции текста, люди бессовестные изначально, потому что мир до краев наполнен злом.
В этом тексте, притом что особого смыслового заряда не несет каждая его страница или глава в отдельности, рождение смысла обеспечивается именно всей романной конструкцией в целом, и поэтому особенно важно заметить, чем начинается и чем заканчивается роман. То, что литературоведы называют рамкой, в данном случае оказывается ключом к пониманию главного, что хотел сказать автор.
А начинается и заканчивается текст абсолютно идентичными сценами – «тяжелая, душная» ночь, уголовный розыск, один милиционер пишет очередной протокол, другой в соседнем кабинете пользуется услугами очередной проститутки-наркоманки. Мало сказать, что это безрадостная картина – она бесконечно безрадостная, потому что кольцевая композиция обеспечивает эффект вечной «душной, тяжелой» ночи, в которой никогда не случится ничего хорошего и из которой нет абсолютно никакого выхода.
Многие герои этого романа пытаются соскочить с «чертова колеса» – наркоман собирается завязать, майор угрозыска собирается уйти с работы и заняться спокойным бизнесом, и даже вор в законе пишет на зону «маляву» о том, что складывает с себя «корону». И в каждом конкретном случае автор, скрупулезно обосновывая невозможность соскочить, уволиться, отойти от дел, отказывает герою.
Символически обобщает эту мысль вставная новелла-сказка про черта, который сбегает от хозяина и хочет преодолеть свою природу, – он слышал, что будто бы есть некто Светлый и он властен превратить черта в доброго духа. У черта ничего не получается – шаман, от которого он сбежал, в конечном счете заклинаниями возвращает его и заставляет продолжить службу. Но самое страшное даже не это. Самое страшное, что в какой-то момент некий дух пророчествует шаману, что сбежавший черт скоро будет служить «тому, кому ты и ногу поцеловать не посмеешь», и очевидно, что речь идет о Светлом. Но пророчество не сбывается, а если в сказке не сбывается пророчество, то пиши пропало. Ничто более явно не свидетельствует в этом романе о том, что, если уж на то пошло, никакого Бога в мире нет.
Вопросом о Боге задаются ближе к концу и основные герои романа – милиционеры, бандиты и парторги. Но вопросы эти повисают в пустоте. Нельзя сказать, впрочем, что в «Чертовом колесе» нет вовсе ничего отрадного. Здесь есть любовь. Наркомана Ладо искренне, хоть и без взаимности, любит его подруга. Любят друг друга чистой и непорочной любовью шестиклассники Гоглик и Ната. Впрочем, стоит им в финале книги признаться друг другу в любви, как автор намекает, что в будущем ничего хорошего их не ждет. Любовь здесь не обладает всепобеждающей очистительной силой – в огромном колесе мирового зла она только тоненькая веточка, случайно за него зацепившаяся.
Странное возникает ощущение – автором проделана нечеловеческая работа (роман писался двадцать лет!), придумана сложнейшая, в высшей степени стройная история, выписаны десятки героев из самых разных социальных слоев, для действия оборудовано много площадок – Грузия, Осетия, Узбекистан, Ленинград, Амстердам, – и все это только затем, чтобы объяснить читателю: в мире есть зло, только зло и ничего, кроме зла.
Если уж начистоту, то роман-то безнравственный. И не потому, что он про моральных уродов, а потому что живое человеческое восприятие вот с этим не может согласиться. Каким-то чутьем человек знает, что в мире есть и свет, и справедливость, и смысл. И если кто-то, прочтя эту книгу, всерьез и до конца поверит автору, то ему, перевернув последнюю страницу, не останется ничего, кроме как застрелиться. Но, может быть, нужно прочитать «Чертово колесо», чтобы, словно очнувшись от ночного кошмара, стать внимательнее к самым маленьким проявлениям добра в мире? Бог его знает.