Пресса

Андрей Аствацатуров: " У меня нет иллюзий, что я буду понят"

Перед Новым годом в продаже появилась моя вторая книга «Скунскамера». Сегодня мне хотелось бы подробнее рассказать о своем замысле и о том, как я ее писал. «Скунскамера» меня невероятно вымотала, гораздо сильнее чем «Люди в голом». Если первая книга писалась в размеренном темпе, то над этой я работал два с половиной года, занимаясь только этим и больше вообще ничем, переписывал ее два раза. Даже в свой отпуск я поехал в очень уединенное место, подальше от людей, и каждый день сидел над текстом. Это была очень интенсивная работа, я до сих пор не отдохнул.

Многим кажется, что как только у писателя выходит книга, он сразу садится за следующую. Это не так. Над «Скунскамерой» я начал работать в тот момент, когда «Люди в голом» еще лежали в издательстве. Окончательный вариант первой книги я сдал в своему издателю Михаилу Котомину в августе 2008 года, выслушал замечания, и 1,5 месяца ее переделывал. Почти год она пролежала на полке из-за финансовых сложностей, и увидела свет только в июне 2009 года. А где-то с весны я начал писать вторую книгу. В печать она вышла меньше чем через месяц после того, как я сдал рукопись. Издатель очень торопился, я даже толком не видел корректуру. Иллюстрацию для обложки нарисовал мой друг Андрей Сикорский, который на тот момент даже не читал книгу. Может быть, сейчас он ее уже прочитал.

Текст я писал последовательно, один эпизод за другим. Я нанизывал свои зарисовки на какие-то общие лейтмотивы, ритм, но это все-таки эпизоды сюжетно не всегда зависимые друг от друга. Я не думал о том, чтобы придерживаться какого-то одного-единственного жанра - у меня там смешение разных жанров. Если первый роман еще можно было назвать «романом воспитания», то здесь я намеренно старался обманывать все жанровые ожидания читателя. «Скунскамеру» я задумал как именно сборку, то есть набор связанных общей эмоцией и мирочувствованием фрагментов - сюжета как такового в ней нет.

В начале идут мемуарные воспоминания в духе Марселя Пруста о микрорайоне, опыт переживания ландшафта, а потом уже из этого прорастают лица, отдельные фигуры, эпизоды, начинают выкристаллизовываться отдельные сюжетики. Я позволил себе не использовать такой эффектный элемент как развязку. Я ее убираю, говорю, что опускаю занавес и пишу уже о чем-то другом. Этим я хотел показать, что для меня сюжет не принципиален. Вопрос в том, что я пишу, и как я пишу. Условно говоря, я пытался сделать то, что было пропущено в других книгах. У нас есть хорошие авторы-хэдлайнеры, которые профессионально строят сюжет, дают развернутые характеристики героям, завершают все линии. Я этого старательно избегаю. Это для меня такая литературная игра: будучи профессиональным филологом, я знаю, каким образом должно быть организованно художественное произведение и стараюсь избежать эти устойчивые, разработанные мастерами правила.

Конечно, существуют различные пособия для авторов, как написать бестселлер, это широко обсуждается. Но дело в том, что такого рода текстов достаточно много, рынок от них устает. Вы заходите в книжный магазин и видите множество однотипных романов, со временем вам это действительно надоедает. Даже рынку нужны новые тренды и тенденции. Моя первая книга стала бестселлером, чего не ожидал ни я, ни мои издатели. Так сложилось, что она хорошо продавалась, хотя и была написана не по правилам. Я столкнулся с непониманием, люди очень часто не были готовы к такой явной отмене традиционных конструкций в литературе. Как я так смог, как посмел залезть в самое святое в литературе и все там переворошить?! Один известный писатель, которого я, кстати, очень уважаю, сказал, что с его точки зрения это вообще не литература. Люди не могут понять, как это вообще продается. Меня не рекламировали, рядом со мной стояли книги достаточно известных людей…

То, что книга стала популярной, было следствием ряда обстоятельств. Во-первых, я написал что-то действительно стоящее. Во-вторых, мой герой созвучен времени. Он - лузер, неудачник, у которого ничего не получается, словом герой нашего времени, времени экономического кризиса. Про такого персонажа очень часто бывает интересно читать. Я так описал детство, что все стали узнавать себя. Многие увидели в тексте живой документ, хотя на самом деле большую часть текста я взял не из жизни, а выдумал. Две трети описанных событий со мной вообще не происходили. Например, подпольной организации, про которую я рассказываю в «Скунскамере», у нас не было.


Сейчас все заскучали по СССР, много пишут об этом времени, но в моем тексте нет сопливой ностальгии. Там, наоборот, есть глупое восприятие советских реалий. Да и мой персонаж не особо большого ума. Это наивный взгляд, повествователь не все понимает и не все принимает. Я просто показываю реалии тех лет. Только тогда могли происходить рассказанные мною события, только в СССР были эти булочные в которых вилки привязывали ворсистыми ниточками к лоткам, чтобы их не украли, только тогда были машины, похожие на шкафчики, только тогда висели плакаты «Слава труду!» и «Да здравствует советский народ!». Но ностальгия не была моей целью, тем более пресловутое «как нам было хорошо тогда, и как плохо теперь».

В «Скунскамере» я пытался описать историю империи, это сквозная линия. СССР был империей, и я хотел, используя идеи Шпенглера, высказанные им в «Закате Европы», показать, как она возникла, как наливалась силой, как пережила свой рассвет, и как разрушилась. Но у меня не было цели изобразить это глобально исторически, и я показал историю на примере своего микрорайона, и описал типичный советский спальный микрорайон, свой дом номер 9 по проспекту Мориса Тереза.

Империя возникает из ландшафта, и я рассказываю, как он возникал, как из него начали вырастать какие-то постройки, как возвели 12-этажные каменные громады, как к ним прилеплялись пивные ларьки, и как все это потом стало ветшать. Я описываю, как дом облицовывали, а потом плитка начала осыпаться и падать. В начале 90-х белую плитку заменили на рыжую, и империя превратилась в клоунаду и перестала существовать.
Может быть, кто-то и испытает ностальгию, читая этот текст, но, чего греха таить, у нас в основном читают люди молодые, от 25 до 40 лет. Читателям 25-27 лет это все незнакомо, странно и может показаться чужим. Булочная, кошка, спящая на лотке, мясной отдел, очереди в гастроном – это все для них странно и незнакомо.

Мой первый роман «Люди в голом» критики называли петербургским, хотя он не был таким осознанно, в отличие от «Скунскамеры». Работая над «Скунскамерой», я намеренно создавал петербургский, точнее ленинградский текст. У каждого классика Петербург свой. У Пушкина – Медный всадник, у Гоголя – Невский проспект, у Битова – Пушкинский дом. Мастера, условно говоря, захватили самое лучшее, что было в этом городе. Достоевский описал Коломну, Андрей Белый – центр, Петроградскую и Выборгские стороны. Что мне оставалось, тем более что я и писатель более мелкий, чем они? Мне досталась граница Выборгского и Калининского районов, на которой я жил. К чему мне притворяться и говорить, что мне дико интересны Эрмитаж, Ростральные колонны, Биржа и так далее? Это мертвые памятники, я не видел, как они строились, я видел строительство своего микрорайона и был вписан в его историю, а не в историю наших туристических достопримечательностей.

В «Скунскамере» есть момент, когда детей везут на автобусную экскурсию в центр. Главный герой вместе с другом-двоечником сидят и рисуют в учебнике, это им гораздо интересней. Им не интересно, что в Зимнем дворце жили русские цари. Что им от этого? Если бы там Ленин жил, это понятно. А тут цари какие-то, которые были плохими и эксплуатировали народ, зачем про них знать?

Сегодня часто говорят о Купчино. В советское время им пугали. Когда расселяли коммуналки, люди просто боялись туда ехать. У меня там родственники жили, и добраться до них было целое дело. Какие-то малознакомые улицы со странными именами, новые станции метро, широченные пространства, пустоши. Этот район и сейчас производит впечатление своими масштабами. Еще там были страшные хулиганы, бои с кастетами двор на двор, у нас в тихом микрорайоне ничего такого не было. В моем районе – интеллигентные школы, я учился в английской, рядом стояли две немецкие. Поэтому про Купчино все знают, а про Выборгскую сторону немножко забыли.

Роман о Купчино мог бы быть интересным. Мне кажется, что на такое были бы способны два писателя, если бы они приехали и пожили в этом районе. Это Захар Прилепин и Михаил Елизаров. Его последний роман «Мультики» описывает «как бы Харьков». Это мир гопников, быдляцких драк, мелкого хулиганья. Прочитав «Мультики» Михаила Елизарова я с грустью понял одно – все реалистические описания гопницкого мира он закрыл. После него писать об этом совершенно невозможно. Елизаров эту тему так разработал и перевернул от романа про мелкую шпану к описанию мистического ужаса, как это мог сделать только он. Наверное, потом появятся романы, которые будут его повторять, но это уже литературе не нужно.
Мой район когда-то был спальником, ну а сейчас на него уже смотрят по-другому – 10 минут до центра, три вуза рядом, лесопарки. Тихий, мирный райончик. Мой папа вырос на проспекте Майорова, там было страшно в 50-е годы, когда по хрущевской амнистии выпустили заключенных. Там ходили настоящие хулиганы, до которых современным еще расти и расти. Лиговка и проспект Майорова 50-х для Лениграда были пострашнее любого Купчино образца 90-х. Папа жил в этом хулиганском мире, а я жил в других условиях, в своеобразной «камере», которая меня одновременно и ограничивала, и защищала.

Моя первая книга «Люди в голом» была книгой одиночества. Обнаженный человек, вернувшийся к самому себе, на голой земле. Ситуация абсолютного одиночества и обнаженности души. «Скунскамера» - это книга страха, книга о репрессивной культуре.
Я попытался показать, как человек все время ощущает себя в некой камере, личной тюрьме, будь то детский сад, школа, университетская аудитория, квартира родителей, КПЗ, салон автомобиля и т.д. Сквозной мотив моего романа – ограниченные пространства. На самом деле вся культура являет собой камеру. В нас все время что-то внедряют – газеты, телевидение, родители нас чему-то учат, и мы уже не равны сами себе, это чужое знание внутри нас, тюрьма внутри. И человек все время пытается вырваться наружу, но он не понимает самого главного – эта камера одновременно его репрессирует и охраняет. Возникает ситуация невроза, когда тебе некомфортно и в камере, и на выходе – ты беззащитен за ее пределами. В книге выходы из камеры опасны, человек начинает бояться. Так устроен каждый. Допустим, муж живет с женой, и она ему не нравится. Но и без нее он не может, и, когда у него нет третьего пути, у него развивается невроз.

Еще один важный мотив в книге – «зловоние чужих идеалов», о котором говорил Ницше. Чужие идеалы всегда воняют, поэтому роман наполнен запахами. Скунс, когда боится, всегда пахнет. Иногда в книге бывают и приятные запахи – запах свежего хлеба, мороженного и прочее.

Свои замыслы я воплощал в форме философских притч. Кому-то кажется, что это просто анекдоты. Ну и пусть так считают, раз не понимают замысла. То, что в рецензиях меня называют коллекционером смешных историй – это проблема рецензентов. Современная критика, за исключением нескольких ярких людей, старается, прежде всего, высказать свое мнение. Но ведь думающему человеку часто бывает неинтересно его же собственное мнение. Я не знаю, как объяснить этот парадокс. Я, например, не люблю Достоевского, но мне интересно разбираться в его замыслах, в том, что он хотел сказать. А мое личное отношение к нему – это дело двадцатое.

Я прочитал несколько совершенно глупых рецензий на «Людей в голом» и на «Скунскамеру», в том числе в серьезных изданиях. Мне было даже неловко за этих людей - они ничего в книге не увидели, ну чем я могу помочь? Я и так разбросал по книге множество цитат, сделал своеобразный квест – сиди и угадывай, играй в литературу.

У меня нет иллюзий, что я буду понят. Я уже прошел через это, мне писали – да, очень интересная книга, мы посмеялись. Просто русский читатель считает, что если человек не сел и не начал дико серьезно обо всем говорить – об истории, культуре, проблеме человека, мучениях и страданиях, то он вроде как несерьезный автор. Русскому читателю надо, чтобы ему дали духовный продукт, как у Толстого и Достоевского. «Не бывает писателя, который валяет дурака». Люди не видят духовности, если в книге нет серьезных философских страниц. Широкий читатель считает, что если с ним серьезно не поговорили, то это чушь какая-то. Наши читатели любят абстрактную мудрость, поэтому большая часть моих читателей не будет воспринимать меня как серьезного автора. Хотя, в целом, роль эдакого клоуна от литературы не так уж и плоха.



20/01/2011

Оригинал материала

Книга: «Люди в голом»

Книга: «Скунскамера»

Андрей Аствацатуров