Рецензии
Znaki.fm о романе Ханса Плешински "Портрет Невидимого"
Автобиографический текст Ханса Плешински по настроению напоминает фильм «Это моя вечеринка» с Эриком Робертсом в главной роли. Преуспевающему художнику, если помните, ставит диагноз СПИД, и он утраивает грандиозную гулянку, чтобы все запомнили его жизнерадостным плейбоем, а не овощем в инвалидном кресле.
Роман «Портрет Невидимого» одновременно будучи плачем по умершему другу, также рисует безумную жизнь-вечеринку гомосексуальной богемы в последней четверти XX века. Всеобъемлющая панорама культурного авангарда 1970-х–1990-х годов, остроумные зарисовки всех знаменитых современников, с которыми довелось встречаться автору, и неизбывная грусть об уходящей любви.
Читая «Портрет Невидимого», не перестаешь думать о цикличности времени. Парижская богема описана в романе с любовью, не меньшей, чем в «Тропике Рака» Генри Миллера и «Празднике, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя. Здесь, как всегда, беснуется масса эмигрантов – из Америки, Швеции, Польши. В маленькой квартирке главного героя действует эротический салон, устраиваются интеллектуальные оргии. Все вокруг пьют, дискутируют о новейшем французском театре и кино, безбожно коверкая язык и обжимаясь на холостяцком матраце хозяина порой впятером, а то и вдевятером. Романтики, цитирующие «Пьяный корабль» Рембо и вешающие на стену репродукцию «Сада земных наслаждений» Босха, они долго верили, что сумеют обмануть СПИД с помощью чеснока и красного вина. «Но кончилось все тем, что Сержу пришлось побывать на сорока трех похоронах», – сообщает автор.
Иногда нехорошая квартирка пустела, но ненадолго. «В ту легкомысленную эпоху, когда еще не было СПИДа, я часто сидел на подоконнике, читал и поглядывал на улицу, – не унимается наш герой. – Если симпатичный прохожий, бросив взгляд наверх, останавливался, я спокойно мог крикнуть ему: «Четвертый этаж, вторая дверь слева!» Это повторялось, бывало, по нескольку раз на дню». И, конечно же, возвышенная, наивная риторика влюбленных: «– Вы собираетесь целиком отдаться на волю чувств? – А из чего же еще, если не из чувств, состоит мир?» Впрочем, в 1970-х такие вещи происходили повсюду – в Лондоне, Сан-Франциско, Мюнхене. Из той компании двадцати пяти гостей, что в 1984-м отмечала в Берлине Новый год, кроме главного героя не осталось в живых ни одного.
Ну, а пока – любовь до рассвета двух юношей, за стеной – старуха Мерседес во главе стола, над которым висит портрет Рембо. И пускай уже умирали первые «голубые» жертвы, но все здешнее «средоточие земной роскоши» вроде Лувра, Версаля или Оперы самим своим существованием доказывало, что «человеческая жизнь может и должна быть праздником», рифмующимся с маленьким шедевром Хема. Кажется, с того времени в Париже ничего не изменилось. Грязные мостовые, потемневшие от копоти дома, студентки с длинными шарфами, проворные кельнеры, столики с газетами, повлажневшие от снега корзины с печеньем в виде животных… Плешински утверждает, что даже видел здесь затворницу Марлен Дитрих, последнее десятилетие своей жизни не выходившую из квартиры
Один из героев романа – последняя любовь его автора – мечтает написать «что-то очень красивое, неосязаемую, изящную историю». И что, думаете, пишет? Ковыряется в тарелке в поисках грибов, которыми его якобы хотят отравить, капризничает, никого не любит… И, конечно же, медленно умирает от СПИДа. Его первую пассию звали Александром, ради него, своего одноклассника, он учился так старательно, что мог даже помогать предмету своего обожания по латыни, чтобы после занятий сидеть с ним за одним кухонным столом. В 1960-е, даже еще в 1970-е он своей рыжей шевелюрой и необузданным темпераментом напоминал актера Тома Халса, сыгравшего Моцарта в «Амадее» Милоша Формана, а теперь – шестидесятилетний старик… Нет, лучше не рассказывать. Бритье стоит таких усилий, что рубашка становится влажной от пота. Ага, еще письма – душещипательные послания вроде этого: «Дорогой Йошуа, я никогда не забуду ночь, которую мы с тобой провели в Нью-Йорке, в отеле на Пятой авеню. Ты, конечно, тоже ее не забудешь. Однако чутье мне подсказывает, что иногда лучше ограничиться одной-единственной ночью». А также воспоминания – например, о вечеринках в баре «Оксенгартен», в котором бывали такие знаменитые «извращенцы», как Фрэнсис Бэкон, Мишель Фуко, Леонард Бернштейн и Фредди Меркьюри, «занимающиеся там ловитвой человеков или хотели, чтобы поймали их». А теперь вот один стареющий герой ухаживает за другим, но уже в хорошем, больничном смысле слова. «Ворчание друга доставляло мне удовольствие, оно было частью игры. – Не тяни мою ногу. – Я не тяну. Я шнурую тебе ботинки нежно, как эльф». Так они и отлетают, эти артистические души, – словно эльфы в зашнурованных любовником ботинках – прочь от своих бренных тел, случайно обнаруженных в холостяцкой квартирке.