Пресса
Ханс Плешински о Беккете, о новых медиа и о России
В Москву с чтениями приехал Ханс Плешински — немецкий писатель, публицист, театровед, наделённый аристократизмом и обаянием европейского интеллектуала «старой формации». В прошлом году в издательстве Ad Marginem при поддержке Института им. Гёте вышел роман Плешински «Портрет невидимого», посвящённой жизни немецкой богемы и судьбе Фолькера Кинниуса, галериста и писателя, возлюбленного и близкого друга автора. Мы встретились с Хансом в кафе напротив Апраксинского дворца, куда на уроки танцев возили маленького Пушкина.
Беккет
Проблема Беккета. Его творчество представляется мне концом литературы. Всё, что говорили и писали люди, философия, мораль — всё находит у Беккета свой конец. Люди перестают разговаривать, как это часто бывает сегодня, становятся немыми жертвами. Я обожаю Беккета, бесспорно, это один из лучших писателей, но за ним невозможно следовать, ему нельзя верить. И я спрашивал себя: «Как я могу писать после Беккета?»
В 1983 году для Осеннего фестиваля в австрийском Граце Беккет написал свою последнюю пьесу, «Что Где», в которой герои просто бегают по сцене. Пьесу потом показывали в Штутгарте. Это стало своего рода точкой отсчёта для меня и ещё нескольких немецких писателей. Мы пытались возродить не письмо как таковое, но простое «рассказывание историй».
Ремесло
Писательство у меня в генах, кажется, так принято отвечать? Я начал писать в четырнадцать лет, сначала исторические романы, потом фантастические, абсурдистские пьесы в духе Даниила Хармса, которые мы ставили в школе вместе с другими учениками. В восемнадцать я приехал с Мюнхен с уже готовой рукописью первого романа в руках и ходил с ней по редакторам в надежде опубликовать, потом оставил эти попытки, но писать не бросил. Одновременно я изучал литературу и театр, и первую книгу мне удалось издать только после окончания учёбы, в 1984 году. Тогда я думал, что больше уже ничего не напишу, а вышло иначе. К слову, и первый роман был опубликован — спустя двадцать три года.
Эпоха
Семидесятые были временем освобождения, левого терроризма, повального увлечения наркотиками. Правда, меня это затронуло не очень сильно, ну, я пробовал ЛСД. Наступила пора благоденствия, когда у всех было всё — не много, но ровно столько, сколько нужно, всё как-то функционировало и каждый сводил концы с концами. Свобода была безгранична, все занимались творчеством, моральные ограничения все были сняты. Немногие вещи омрачали наше существование, вроде призрачного страха перед Холодной войной или угрозы ядерной промышленности, против которой мы устраивали забастовки. К началу восьмидесятых время демонстраций уже закончилось, наступила новая мирная эпоха, полная самых радостных и светлых надежд на будущее. Новое поколение не желало писать о войне и её последствиях, подобно старым немецким писателям. Полагаю, с нас в Германии начался постмодернизм, в этом есть и моя заслуга.
Арт-сцена в Германии
Художники работали в мастерских, искали галереи, хотя большинство их всё же не имело, делали выставки, иногда успешные, со временем их работы стали приобретать музеи — сначала живопись, потом фотографию, инсталляции, видео-арт, перформансы. Везде идёт одна борьба за свободный рынок, в литературе и театре, в любой стране. Благоприятной ситуации в культурной сфере Германии способствует огромное количество стипендий, грантов и премий. Художники поддерживаются из федерального и городских бюджетов, потому что именно искусство определяет культурную идентичность страны, а не политика или военная техника. В Германии 23 оперных театра и 170 оркестров, это много для такой страны, а бюджет Мюнхена на культуру в разы больше бюджета Нью-Йорка. Культура — наша душа. Важно сохранять музеи, помогать молодым художникам.
За последние десять лет искусство стало существенным фактором роста городской экономики. Театры и музеи привлекают в Мюнхен или Москву всё больше инженеров, банкиров и работников медиа. Все хотят иметь красивую жизнь, красивую картинку в приятной раме. Искусство в романтическом его понимании становится декорацией хорошей жизни, но Матисс, Кандинский, Пикассо, Дали жили за счёт подобного украшательства и не стали хуже или слабее, а великие композиторы Моцарт и Гайдн были вынуждены играть на вечерах у принцев. Так было всегда.
Суп
В ситуации капиталистического мирового рынка труднее всего стать известным и сохранить свою известность. Бывает, где-нибудь в Германии открывается одна выставка молодого художника из России, и на этом обычно всё заканчивается. До свидания. Всё случается в спешке, и Москва — один из самых быстрых виденных мной городов. Подобная нестабильность хороша, помогает быть в тонусе, но таит и ряд опасностей, в том числе для искусства. Идентичность и культурная память стираются, школы и традиции смешиваются в один не самый вкусный глобальный суп. В глобальном супе все течения и жанры, низкое и высокое, старое и новое уравниваются, все конфликты упраздняются.
Закончилось время противоборства идеологий и философских концепций. Все левые течения современности и теории нематериального труда неизбежно встроены в капиталистическую систему. Многочисленные религиозные или научные концепции ничего уже не объясняют, и мы находим себя беззащитными и голыми, как это описывал Беккет. Потребление остаётся сильнейшим современным верованием, в силу отсутствия альтернатив. Ещё не изжитая потребность в вере, ностальгическое стремление сделать мир вновь простым и понятным порождает успех консервативных взглядов, таких как фашизм в Германии, коммунизм в России. Главная задача, стоящая сейчас перед молодым поколением во всё мире — просто сохранить достоинство и человеческий облик.
Только лишь это позволит нам в будущем эффективнее бороться со всеми негативными последствиями появления этого глобального рыночного супа, с нестабильностью в исламских странах, возрождением диктатур и гражданскими войнами, загрязнением окружающей среды, нехваткой питьевой воды, голодом, с попранием принципов мультикультурности и толерантности, ущемлением демократических прав и свобод.
Искусство и политика
Искусство играет важную роль в демократических преобразованиях, иначе и быть не может, ведь искусство, помимо прочего, — популярная социальная практика, и нет ничего, что так или иначе не было бы связано с обществом. В Германии в последнее время наиболее актуальны проблемы экологии, постепенно сфера современного искусства отреагировала на это ростом числа связанных с лэнд-артом работ. Фолькер Кинниус работал с одними из первых лэнд-артистов в Германии, я пишу об этом в романе.
Не думаю, однако, что искусство должно прямо заниматься социальными вопросами, им посвящены иные виды деятельности. Искусство не может и не должно быть использовано в качестве инструмента в руках политиков или церкви. Ситуация с Pussy Riot мне совершенно не ясна, в Германии такое невозможно. Один художник в знак протеста распял себя в образе Христа перед зданием рейхстага, его вежливо попросили уйти.
О вкусах
Я по-прежнему люблю французское кино, иногда, под настроение, смотрю голливудские фильмы. На ночном столике у меня всегда не меньше двадцати книг, много книг по истории. Если говорить о русских авторах, немцы читают и классику, и Хармса, Бродского, Улицкую, Петрушевскую; бум американских авторов сейчас со всём мире, не только в Германии. Хорош Уэльбек. Лидеров продаж я никогда не читаю, предпочитая подождать пару лет и проверить, останутся ли они на плаву. С живописью дело обстоит не так. В Восточной Германии есть прекрасные живописцы, играющие с немецкой традицией, Нео Раух, к примеру, и в то же время выставка яиц Фаберже может захватить сильнее современного искусства.
В будущем глобальный суп будет всё больше. В толще супа, на глубине господствуют разные подводные течения, здесь всё происходит циклически, волнообразно. Помню, лет двадцать назад появилась мода на культуру Южной Америки, литературу, музыку, театр. Все восхищались Маркесом и Борхесом, потом был скандинавский бум, появилось много новых авторов из Швеции, Дании, Финляндии, потом настал черёд Японии, и так далее, скоро рынок доберётся до Автралии и Тасмании.
О традиции
Образование у всех разное. Полагаю, и в русских богемных кругах дело обстоит схожим образом, кто-то всё знает о Ломоносове и Гоголе, а кто-то — ничего. Это во многом зависит от того, где ты родился, вырос, учился, от постоянного круга общения. Другое дело, что эти круги постоянно пересекались и смешивались. Встречаясь вечерами в кафе, мы говорили о театре, литературе, современном искусстве, но неизбежно всплывали и Гёте, и Шиллер, и Шуберт, так в разговорах устанавливалась «связь времён», традиции передавались «из уст в уста». Нельзя было говорить, например, о Базелитце Саломе и «новых диких», ничего не зная при этом о живописи в Средние века. Образование становится сегодня всё слабее, люди больше знают об Интернете и смартфонах, чем об истории культуры даже родной страны.
Новые медиа
Тем не менее, я воздержался бы от высказываний, что новые медиа — это однозначно хорошо или неоспоримо плохо. Каждое поколение создаёт свой новый мир, в итоге мало чем отличающийся от старого мира, с которым оно боролось. Я принадлежу к первому в Германии «поколению ТВ», телевидение действительно сильно на меня повлияло. Так же Интернет сегодня ещё остаётся чем-то новым, неизведанным, с чем мы не умеем в полной мере обращаться.
Несомненно, родители должны ограничивать время, проводимое детьми в Интернете, с шести-восьми часов до одного-двух. У нас уже появилась новая форма бедности — медиа-пролетариат, люди, вечно уткнувшиеся в экраны дешёвых смартфонов, с которыми вряд ли захочешь пойти на контакт, заговорить. В поездах, к слову, есть специальные зоны, где запрещено пользоваться Интернетом и телефоном, где можно просто побыть в тишине или почитать книгу, как раньше. Нет ничего удивительного в том, что книги никуда не исчезли и что многие вновь начинают читать. То же телевидение сегодня — просто полное дерьмо. Электронные книги не совершили никакой революции, они составляют небольшой процент немецкого книжного рынка, несмотря на радужные прогнозы аналитиков. Я остаюсь оптимистом: кто-то по-прежнему внимателен и вдумчив, а информационный мусор так и остаётся мусором. Пусть это прозвучит высокомерно, но люди, к счастью, не равны!
О России
Связь с Мюнхеном всегда была крепка, там жили Ленин и Троцкий, «наш баварский живописец» Кандинский. Семилетняя война (1756-1763) была первой мировой войной и нашим первым подлинным знакомством, когда солдаты Елизаветы Петровны оказались в Восточной Пруссии. До войны Россия была просто «где-то на Востоке», хоть в Новгороде и было, скажем, представительство Ганзейского союза. Известно, что с начала XIX века по Европе много путешествовали эксцентричные состоятельные русские, и среди них — Тургенев, Достоевский, богатые купцы, коллекционеры, меценаты. Чайковского и Шостаковича всегда играют в немецких театрах, как и русские пьесы. Не так давно прошли гастроли Мариинского театра в Мюнхене. Немцам всегда по-своему нравились русские — страдание и меланхолия нас объединяют.
Я первый раз в России, был сначала в Омске, потом в Новосибирске и Красноярске, теперь в Москве. Прежде всего меня поразила в России её цельность и плотность, которая как-то не вяжется с колоссальными размерами страны. Когда путешествуешь по Европе и Америке, часто возникает странное ощущение, будто оказался в другой стране, на другом континенте или вообще неизвестно где. В России, от Омска до Москвы, всегда точно знаешь, что ты в России. Порадовала и воодушевила молодёжь, множество совершенно свободных и бесшабашных молодых людей. Огорчило — состояние городской инфраструктуры и проблемы с экологией. Я видел реки, в которых нельзя не то что купаться, руки мыть не захочется. Думаю, со временем все проблемы должны быть решены. Мы в Европе желаем России только процветания, благополучия и демократии.
Интервью, перевод с английского: Митя Нестеров