Пресса
Бавильский о "Поэтике пространства"
Как повседневный опыт преобразуется в образы картин и стихов? Почему переживание пространства почти всегда вызывает безотчетное счастье?
В новом переводе «Поэтики пространства» Гастона Башляра, вышедшем в издательстве Ad Marginem Press, главное — продраться сквозь относительно наукообразное предисловие, набитое всякими терминами и понятиями. Его — кстати, и написанное-то, скорее всего, постфактум, — лучше всего считать послесловием. То есть читать уже после того, как освоили основные десять глав, посвященных анализу того, как возникают художественные образы, связанные с обжитыми пространствами, которые Башляр назначает территориями счастья и покоя.
Сначала он анализирует, как и из чего складываются ощущения от дома, в котором жил или живешь, какие эмоции вызывают сад и дерево в саду, какие чувства — чердак, а какие — подвал. Дальше идут ящики, сундуки и шкафы, набитые метафорами внутренней жизни человека, затем гнезда и раковины (жилища не-людей). Небольшие главки, посвященные углам и миниатюрам, проглатываешь на одном дыхании, чтобы потом перейти к более абстрактным ощущениям «необъятности сокровенного», «диалектике внешнего и внутреннего», «феноменологии круглого». И все эти разделы, комментирующие поэтические строки (чемпион тут Рильке) или живописные экзерсисы, написаны как поэма в прозе: образно и весьма возвышенно.
Башляр приводит описания картин Руо и Босха, цитирует письма Ван Гога и Вламинка для того, чтобы показать, откуда, из какого жизненного (читай: творческого) опыта рождаются захватывающие нас сюжеты: хижина с окном, в которой хочется очутиться, равнина или же африканская пустыня. Он говорит о грезе, чаще всего имеющей вид офорта или гравюры. Ибо любые, даже поэтические (словесные), образы на территории воображения превращаются в конкретные картинки, наполненные уже нашим личным опытом. Домами, в которых мы когда-то бывали (особенно важны, разумеется, детские воспоминания), или же странами, куда судьба заносила нас хотя бы однажды.
«Поэтика пространства» и есть анализ того, как те или иные ассоциации включаются в людях, читающих стихи или смотрящих на картины. Точнее, Башляр исследует, почему художники или поэты, изображая лес или деревенскую усадьбу, выбирают именно эти образы, а не какие-то другие. Потому что чердак — ближе к небесам, а подвалы крепко стоят на земле. Потому что дом? нужны нам для защиты, а углы — для одиночества, ну и так далее.
Используя те или иные метафоры, авторы не задумываются о бессознательной работе «чистой сублимации», заставляющей претворять неочевидные знания о роли деталей быта в прекрасные законченные творения. Башляр же прослеживает все эти логические цепочки, как бы восхищаясь простотой творения: так вот же почему, смотрите! И делает это предельно увлекательно — куда там новомодным скандинавским детективам! Действительно, не оторваться.
Главная забота Башляра — разойтись с психоанализом, постоянно пытающимся вписать образы, появляющиеся в поэзии и в живописи, в узкобиографический контекст. Психоанализ изучает «грязную» сублимацию, в то время как поэтам и художникам важна жизнь души, очищенной от какой бы то ни было телесности. Собственно, для того, чтобы разойтись с психологической одномерностью Фрейда с Юнгом, и понадобилось наукообразное предисловие. Автор призывает заниматься изучением «незначительного», хотя через пару глав противоречит себе: «В исследовании души человеческой не бывает мелочей…»
От «Поэтики пространства» ощутимо, на глазах умнеешь, точнее, развиваешься, так как Башляр дает читателю новое, то, чем мы не обладали раньше, — метод. Но, помимо этого, он еще и вскрывает ничем не заполненные полости нашей интуиции и нашего опыта, указывает на прорехи и слепые пятна в понимании того, что всех окружает. Хочется сразу же читать цитируемых им авторов, следовать его «советам» и темам, умиротворяющим и убаюкивающим неизбывную городскую тревогу. От его книг (на русском изданы все основные труды) веет покоем всезнания, силой желания понимать и разбираться в мелочах, ничего не оставляя непроясненным.
Башляр не зря пишет, что подлинное переживание пространства бывает только счастливым (как и акт творения сопровождает только счастье, и даже если ты пишешь трагедию — ничего, кроме счастья), порождающим радость. И сначала ты читаешь его «Поэтику» как поэму, путаное текстуальное завихрение в духе «Остапа понесло», не очень-то доверяя восторженной скорописи. Однако уколы точности, постоянно вклинивающиеся в эти лирические монологи (выписывать афоризмы Башляра — отдельное удовольствие), точно пришпиливают внимание и доверие читателя к страницам книги. Он крутит-вертит текстуальную пургу, пока не брякнет что-нибудь неожиданно четкое, точно выбитое на камне. «Самый верный признак восхищения — преувеличение». Или — «проверка убивает образы. Воображать — это всегда более емко, чем жить». Или — «концепт есть мысль, сданная в архив, а значит, это мертвая мысль».
Или же вот еще одна формулировка, уложенная в 140 знаков классического твита: «Любая хорошая книга, как только мы ее прочли, сразу же требует повторного чтения. После наброска, коим является первое чтение, нам нужно второе — чтение-работа». Фраза эта особенно применима к «Поэтике пространства» Гастона Башляра, тем более что книга эта принадлежит к породе тех текстов, которые развивают только пока их читаешь. Есть труды, оставляющие влияние на долгие годы вперед, а есть такие, что схлопываются сразу же после того, как захлопнешь книгу.