Рецензии
Рецензия Лизы Биргер на книгу "Непростые" Тараса Прохасько
"Узнать Украину" - так назывался проект на летнем Московском открытом книжном фестивале. Привезли видных украинских писателей, даже Сергея Жадана, дали им поговорить про культурно-языковые различия между "нами" и "ими". "Мы не знаем Украину, Украина не знает нас". С нашей имперской высоты, и правда, на Украине нам виднеется разве что один Андрей Курков, да и тот пишет по-русски. Где-то там вдали есть еще Юрий Андрухович, Сергей Жадан. И вот - Тарас Прохасько. Его роман "НепрОстые" вышел летом в одном из московских издательств.
Косвенные признаки говорят нам, что писателя Тараса Прохасько читать надо. Времена пошли такие, что мы должны читать автора, даже просто потому, что у него серьга в ухе или на голове пакет. А у Прохасько серьга в ухе есть. Ему регулярно достаются какие-нибудь литературные премии. Его издает наловчившееся штамповать лауреатов литературных премий издательство "Ad Marginem". В аннотации (а это последнее издательство, еще не разучившееся, или же, наоборот, уже научившееся писать грамотные, завлекательные аннотации) называет его "украинским Маркесом", пишет: "Прохасько тонко чувствует и воссоздает в своей прозе поэтику родного галицийского ландшафта, его странную, немного фантастичную атмосферу, заставляющую читателя вспомнить об эпохе барокко, ощутить на себе магическое обаяние старинного деревенского театра - "райка" и, одновременно, окунуться в меланхолию австро-венгерской культуры эпохи бидермайера и венского сецессиона". Политика издательства такова, что попадание в его обойму автоматически означает попадание в какой-нибудь тренд. К своему тренду Прохасько принадлежит по рождению - он родился на Украине, в городе Ивано-Франковске, ранее известном как Станиславов.
Такой есть город, назван в честь писателя, и сам плодит писателей - отсюда родом столпы новой украинской литературы: Юрий Андрухович, Юрий Издрык. Их литературный расцвет, случившийся здесь в 90-е, называют "станиславским феноменом". Это не просто литературное цветение в одном отдельно взятом "малом Львове", не просто издававшийся здесь журнал "Четверг", откуда пошла новая украинская литература, это - собственная мифология города. Биография города создает биографию литературы. У Прохасько буквально так: в романе "НепрОстые" жизнь персонажей связана с жизнью выдуманного карпатского города Яливец. Этот город, построенный одним из героев романа в конце XIX века, через пять лет после основания стал "самым фантастическим и достаточно модным курортом Европы". Курорт, куда приезжают пить джин (яливец - карпатское название можжевельника), устроенный со всем альпинистcким безумием: с тросами между гор, трапециями, батутами под окнами. Яливец - всего лишь место, но главный герой, Себастьян, уверен: "основой каждого приватного эпоса является перечень представлений о местах, в которых совершалась семейная история - такая себе семейная география растений".
Все это мы давным-давно прозвали магическим реализмом: фантастическая история местечка, мистика, Себастьян, который на протяжении столетней истории Яливца спит с Анной: всякий раз, когда Анна беременеет, она рожает новую Анну, а затем умирает. И всякий раз, когда новой Анне исполняется пятнадцать, Себастьян "любится" уже с ней, ощущая "безумное скручивание и расправление подземных вод, замалевывание и стирание миров, превращение двадцати предыдущих лет в семя". А НепрОстые - земные боги, которые за героями наблюдают. Почти не вмешиваясь в их жизнь, наблюдают, чтобы рассказывать истории, "баи". Это все-таки не Маркес. Это Павич. Заговор места, создание ему своей мифологии. В Сербии особенно сильно ощущаешь существование страны как заданной в литературе и Кустурице. А оттуда до Карпат - рукой подать. Это все общая бывшая заколдованная Австро-Венгрия, царство принцессы Шиповник, которую наконец-то поцеловало и освободило время, и теперь она устраивает аттракцион, показывая свои древние сокровища.
Но у Прохасько это не получается органично. "Нужно было прожить так много совершенно незначительных лет, чтобы наконец понять, что единственный теоретический вопрос, который по-настоящему вызывает интерес, о котором хочется размышлять и говорить, который время от времени не дает покоя, - это вопрос памяти. Разумеется, собственной," - говорит рассказчик в повести "Как я перестал быть писателем". "НепрОстые" не рождаются из собственной памяти, это роман теоретический. Отсюда постоянно повторяемые фразы про историю рода как историю места. Отсюда некая языковая неуклюжесть, которую явно не получится свалить на переводчика: когда в романе, написанном в традиции магического реализма", вдруг возникают всякие "ему нравились новации" и "у него не появилось никаких аллюзий". Отсюда эта сложная форма, роман, состоящий из "случайных первых фраз", фотографий, не вольнотекущий, а в каждой главе разбитый по пунктам: 1,2,3, как научное исследование или просто кандидатская диссертация.
Что вовсе не значит, что читать Прохасько не надо. Потому что теория у него так и остается в "НепрОстых". А уже автобиографические повести "Из этого можно сделать несколько рассказов", "Как я перестал быть писателем" - это практика. Хотя он тоже экспериментирует с формой, искусственно разбивая сплошь текущий текст на ровные абзацы. И тоже экспериментирует с памятью, но это уже не совсем эксперимент, потому что память теперь имеется в виду своя собственная. Где про деда Михася и бабушку Миру. Про ночные прогулки по Франковску. Про лучший в городе кофе в стоматологической поликлинике, куда Прохасько с приятелем водили испанского художника Миро:
"Мы вошли в городскую стоматологическую поликлинику, прошли мимо десятков искаженных болью и терпением лиц, за дверями кабинетов гудели медленные сверла, шли мимо плевательницы с кровавой ватой, через мастерские с гипсовыми слепками и шлифовальными станками, через аудитории, проходили по лестницам, подвалам и коридорам со страшными стенгазетами. Зеленый кофе с плантаций гражданской войны в Никарагуа. Во Франковске он стоил каждый день по-разному, изменение в пределах двух копеек. В зависимости от перемещения линии фронта".
К Прохасько в действительности относится старый постулат "пиши о том, что знаешь". В одном из интервью он говорит, что из всех литературных традиций ближе всего ему оказывается еврейская, главная проблема которой - проблема памяти. Но память, которая занимает Прохасько, как становится очевидно из его повестей - это память лично пережитого. Это зуд накопившегося, свербящего опыта. Когда, как в финале повести "Как я не стал писателем": "об этом обязательно нужно кому-нибудь совместно рассказать, раз не с кем наблюдать. Появляется первая мотивация к письму".
Пять цитат из книги "НепрОстые"
"Когда-то Франц сказал Себастьяну, что на свете есть вещи, гораздо более важные, чем то, что называется судьбой. Франц имел в виду прежде всего место. Есть оно - будет история (если же существует история, значит, должно быть соответствующее место). Найти место - начать историю. Придумать место - найти сюжет. А сюжеты, в конце концов, тоже важнее, чем судьбы. Есть места, где невозможно уже ничего рассказывать, а иногда стоит заговорить одними названиями в правильной последовательности, чтобы навсегда овладеть интереснейшей историей, которая будет держать сильнее, чем биография".
"НепрОстые"
"Если тело - врата души, то дом - то крылечко, куда душе дозволено выходить.
Она видела, как для большинства людей дом - основа биографии и выразительный результат существования. А еще там отдыхает память, потому что с предметами ей легче всего дать себе совет".
"НепрОстые"
"Нам было по шестнадцать лет. Почему-то почти всегда цвели сливы, груши и черешни. Мы бродили по городским дворам и бегали по крышам над целыми кварталами. Неожиданно оказались на отвесной крыше, с которой я увидел, что делается в нашей квартире. Я представлял себе, что переживают умершие, дожидаясь нас".
"Из этого можно сделать несколько рассказов"
"АПП, заметив, что Пуня кусает под партой бутерброд, позволила ему впредь открыто есть на ее уроках. На следующий день Пуня накрыл парту белой скатертью и целый урок ел пышный товченик-фрикадельку, докладывал из мисочки на тарелку разные салаты, манипулировал всяческими вилками, ножами, ложечками, попивал горячий кофе, а возле тарелки стоял флакон с гиацинтом."
"Из этого можно сделать несколько рассказов"
"Иногда я даже не могу спокойно выпить утренний кофе. Сажусь на ступеньки. Сажусь на ступеньки своего горного дома, чтобы попить утреннего кофе. И иногда не могу спокойно это сделать. Или это возрастное, или особенность натуры, но то, что я вижу - не в чистом виде то, что я вижу. Сижу на ступеньках и вижу больше, чем следует. Я вижу маленький кусочек мира, который есть весь мир."
"Как я перестал быть писателем"