"Город 812" о "Дроздовом поле"

У трилогии Вероники Кунгурцевой про найденыша Ваню Житного непростая судьба. Выйдя из печати, первые две книги не получили никакой рекламы, их было трудно найти в магазинах, а литературные критики отреагировали на романы Кунгурцевой примерно так же, как на присуждение Михаилу Елизарову «Букера» - обвинив чуждого идеологически автора в творческой несостоятельности.

подробнее

"Завтра" о "Дроздовом поле"

Никите Михалкову, чем снимать похожие на издевательство кинопритчи о Великой Отечественной войне, обратиться бы к трилогии про Ваню Житного. Ну, ладно, Михалков — это слишком высоко, но и режиссёры рангом пониже все слишком «ленивы и нелюбопытны»

подробнее

Ах, тошно мне...

ЖЖ-блогер l-eriksson о "Благоволительницах"

Изначально иллюзия нехудожественной, почти дневниковой прозы – стопроцентная, и мало сказать то, что пугающая. О том, что автор и герой еще ой как взбрыкнут и дадут стране (тысячелетнему Рейху) угля, я начала догадываться лишь на четвертой сотне страниц (а всего в моем издании их немногим менее 800).
Кстати то, что я ёрничаю – не что иное как защитная реакция, иначе говорить об этом просто невозможно.

подробнее

Ближе, чем вена на шее

Роман — восемьсот убористых страниц в русском переводе, с минимумом абзацев — и есть такая сплошная медитация. Закончив жонглировать цифрами, рассказчик — можно его уже и представить, — офицер СД (это подразделение СС) Максимилиан Ауэ предлагает читателю продолжать самому. «Мне подобное ни к чему: уже давно мысль о смерти ближе мне, чем вена на шее, как прекрасно сказано в Коране. Если вы умудритесь разжалобить меня, мои слезы, как серная кислота, обожгут ваши лица».

подробнее

Русский, немец и француз: роман, персонаж и автор

Существует мнение, что великая литература более невозможна, что литература изменилась и больше шедевров не будет, по самым разным причинам — от изменения скорости жизни до возникновения у публики спроса на принципиально другое чтение. С этим бы хотелось поспорить, и я давно уже пришел к мысли, что великая литература будет, но будет совсем не такой, как мы привыкли о ней думать

подробнее

Опыт неприятеля

Григорий Дашевский о «Благоволительницах» Джонатана Литтелла

Литтелл и его хвалители считают, что главное — человека всеми средствами зацепить, куда-то затащить, посильнее оглушить, а зачем это все, что с клиентом в этом оглушенном состоянии делать — не знают. Действительно интересное сегодня искусство взаимодействует с читателем или зрителем прямо противоположным образом — не подсыпая ему клофелин, не подавляя его способность к осознанию и решению, а, наоборот, даже вызывая его на сопротивление. Уэльбек и Пелевин, фон Триер и Тарантино все ходы делают открыто — и все равно читатель или зритель застает себя говорящим «да» тому, с чем он прежде и не думал соглашаться.

подробнее

Оправдание фашиста

Сам Ауэ не строит иллюзий, он вполне себе отдает отчет, что расстреливать лично и заполнять бумаги – одно и то же. Как ни странно, вывод крайне неприятен: Ауэ виноват не в том, что участвовал в организации казней, а в том, что не занял место жертв государственной машины.

подробнее

"Российская газета" о "Благоволительницах"

Издательство "Ад Маргинем" выпустило роман, уже ставший бестселлером в Европе и принесший автору Гонкуровскую премию. Литтелл рассматривает трагические страницы Второй мировой войны глазами персонажа, который сам имел все основания волей гитлеровцев оказаться либо в концлагере, либо в безымянной братской могиле среди множества других расстрелянных.

подробнее

На одного еврея - две винтовки

В книге много места занимают описания расстрелов в Бабьем Яре. Мы читали об этом у Анатолия Гладилина. Теперь вот – со слов палача. И не зря в послесловии проводится параллель Ауэ с неким Штирлицем. И тот и другой работали бок о бок с элитой нацистской мрази. Как дослужиться до высших чинов в SS, CDи СPи не запачкаться?

подробнее

Это потрясающее чтение

Newlabs.ru о "Благоволительницах"

О «Благоволительницах» еще многое можно сказать. Например, хитрый Литтелл «зашил» в сюжет аллюзии с русской классикой — и в одной сцене Ауэ совершает двойное убийство топором, как Раскольников, а в другой сравнивает себя с Печориным (сидя в доме-музее Лермонтова в оккупированном Пятигорске). Или, например, можно рассматривать этот роман как, пожалуй, первый текст, где немецкая оккупация описывается глазами оккупанта.

подробнее