Месяц в Дахау

Про эту книгу можно твердо сказать, что я прожил ее вместе с главным героем. Почти месяц реального времени, ни одной страницы по диагонали. Речь о «Благоволительницах» Джонатана Литтела. Разумеется, мой читательский опыт не является универсальным, кого-то эта книга отпугнет своим объемом, кого-то монотонностью повествования, вниманием автора к мелочам, кому-то она покажется этически неприемлемой. Но никто не сможет отрицать, что эта книга – литературное явление и событие. Хотя бы потому, что в наш век твиттера мало кто пишет такие толстые книги, равные по дерзновению замысла толстовской «Войне и миру» (хотя сам Литтел находит это неизбежное сравнение пошлым).

подробнее

Месть читателю

ЖЖ-юзер captain-zzz о "Благоволительницах"

Вообще-то Джонатан Литтелл и не скрывает особо, что его «Благоволительницы» — чистой воды издевательство, мучительство, садизм над читателем, в своей отвратительности передающий муки, которые причиняли и претерпевали семьдесят лет назад немцы — русским, русские — немцам, те и другие — евреям (впрочем, тоже не совсем уж безответно). «Вы думаете: ну, слава богу, он наконец-то закончил, это конец истории... Нет, ещё не конец», — пишет повествователь, доктор Максимилиан Ауэ в конце предпоследней главы. И точно, до финальной точки терпеть ещё пятьдесят страниц. Из семисот с половиной.
Сложность чтения «Благоволительниц», как ни странно, именно в том, что течение текста — отутюженно ровное, размеренное, как взмахи маятника. Почему?

подробнее

От противного

Джонатан Литтелл говорит от лица нескольких культур одновременно. Он — потомок белорусских евреев Лидских, американец, выросший во Франции и пишущий по-французски, путешественник по «горячим точкам» планеты — Конго, Чечне, Боснии и Герцеговине, знаток русской классической литературы. «Благоволительницы» — удивительная книга: скрупулезная, фундаментальная историческая реконструкция и одновременно увлекательный, ироничный роман, автор которого смотрит на войну и геноцид с оборотной стороны — и там, на изнанке, недопустимость зла ничуть не менее очевидна.

подробнее

"Коммерсантъ Weekend" о "Новогоднем Ugare"

Нечто вроде повести, написанной Пауком, лидером группы "Коррозия металла" и человеком с самыми удивительными речевыми характеристиками в российском поп-пространстве. Рассказ о концерте переплетается с предсказаниями Апокалипсиса. По всему повествованию случайным образом расставлены слова "например" и "тащемта".

подробнее

Ад, Путин, содомия

Каспаров.ру препарирует Паука

Гитлер, водка, дорогие кабаки, "бэха" с тонированными стеклами и разнузданные вечеринки олигархов — Троицкий являл собой как будто изнанку гламурных, развратных и коррумпированных нулевых годов. Он был кривым зеркалом, пародирующим путинизм и одновременно его разоблачающим. В тоненькой книжечке, выпущенной издательством Ad Marginem, это показано с тошнотворной силой. Проплаченный администрацией концерт в Кремле для солдат Кремлевского полка закономерно перетекает в оргию непосредственно в Мавзолее, когда перепившие олигархи играют в футбол головой Ленина.

подробнее

"Премьер" о "Портрете Невидимого"

«Я всегда хотел, чтобы мои истории шли на пользу подлинной жизни, а рассказываю о смерти. Читателю лучше отложить эту книгу. Она не соответствует времени. Радостного в ней меньше, чем печального… Но, может быть, я ошибаюсь», — пишет Ханс Плешински о своем произведении.

подробнее

"Завтра" о "Дроздовом поле"

Никите Михалкову, чем снимать похожие на издевательство кинопритчи о Великой Отечественной войне, обратиться бы к трилогии про Ваню Житного. Ну, ладно, Михалков — это слишком высоко, но и режиссёры рангом пониже все слишком «ленивы и нелюбопытны»

подробнее

Ах, тошно мне...

ЖЖ-блогер l-eriksson о "Благоволительницах"

Изначально иллюзия нехудожественной, почти дневниковой прозы – стопроцентная, и мало сказать то, что пугающая. О том, что автор и герой еще ой как взбрыкнут и дадут стране (тысячелетнему Рейху) угля, я начала догадываться лишь на четвертой сотне страниц (а всего в моем издании их немногим менее 800).
Кстати то, что я ёрничаю – не что иное как защитная реакция, иначе говорить об этом просто невозможно.

подробнее

Ближе, чем вена на шее

Роман — восемьсот убористых страниц в русском переводе, с минимумом абзацев — и есть такая сплошная медитация. Закончив жонглировать цифрами, рассказчик — можно его уже и представить, — офицер СД (это подразделение СС) Максимилиан Ауэ предлагает читателю продолжать самому. «Мне подобное ни к чему: уже давно мысль о смерти ближе мне, чем вена на шее, как прекрасно сказано в Коране. Если вы умудритесь разжалобить меня, мои слезы, как серная кислота, обожгут ваши лица».

подробнее

Русский, немец и француз: роман, персонаж и автор

Существует мнение, что великая литература более невозможна, что литература изменилась и больше шедевров не будет, по самым разным причинам — от изменения скорости жизни до возникновения у публики спроса на принципиально другое чтение. С этим бы хотелось поспорить, и я давно уже пришел к мысли, что великая литература будет, но будет совсем не такой, как мы привыкли о ней думать

подробнее