Новости

Внуки Дракулы в Москве

Интервью: Василе Ерну о политической ереси, новых политруках, вампирах, наркотиках, офицерах, ворах, диссидентах и партизанах

-Дорогой Василе Ерну, ты приехал на „новую Родину”, как пишешь в последней своей книге „Последние еретики Империи” (ed. Polirom, 2009), в 1990 году, из „необъятной и великой страны ” – СССР. Так что же ты сегодня считаешь своей родиной и как чувствует себя бывший советский гражданин в роли румынского гражданина?
-В жизни есть много вещей, выбор которых нам неподвластен. Это данность. Страна, в которой мы родились, язык, на котором мы говорим, родители и т.д. Жалею ли я, что родился в СССР? Нет. Даже очень доволен, что прошел такой жизненный опыт в той стране.
Иногда, как ребенок, спрашиваю себя: где я бы хотел жить, если у меня был выбор? Существуют несколько мест, которые я просто обожаю, но это, скорее всего, книжные места. В действительности, и они, наверное, обычные.
Мало стран могут конкурировать с проектом СССР как с утопией. Рассматривая его издали и оценивая его внимательно, думаю, его можно назвать одним из самых удивительных мест. Там накопилось столько опыта, столько трагедии и счастья, что возникает смешанное чувство.
Империи притягивают, какое бы насилие там ни творилось. Мне всегда интереснее феномены трагедии. Нравятся, конечно, и комедия, и юмор, и ирония, все-таки, я южный человек с русско-еврейско-валашским юмором, который всегда пускаю в ход, но ничего нет более сложного, чем трагедия. Трагедия и бедность более интересны для писателей, чем счастье и достаток. Правда, бывало, нам надоедало строить коммунизм, но мне и построение капитализма тоже надоедает. Счастье, к которому мы стремимся, не зависит всецело от благосостояния, богатства или идеологии. Это сложная история, я мало пишу о счастье в моей книге.
-То, о чем ты говоришь, попахивает мазохизмом. Хочешь описывать свои страдания?
-Нет. Хочу сказать, что мы должны быть более гибкими в понимании и избавляться от клише. Страдание, несчастье никогда не исчезают, а лишь трансформируются, обретают другие формы. Общество, в котором мы живем, очень хорошо научилось скрывать страдания, красиво их упаковывать. Меня раздражает эта история с эффективностью, о которой все время говорит новая власть, я не хочу быть эффективным, мне не нужны вилла, самая дорогая машина, самый дорогой катафалк, - мне нужно время для размышлений о скрытых сторонах жизни. Между мной и новой властью существует глубокое непонимание: в то время, когда она строит славный капитализм и борется за сиюминутные ценности, Ерну позволяет себе роскошь задавать вопросы, и притом очень неудобные.
Поэтому я счастлив, что жил в СССР и видел славу и падение этой империи. Я знаю как никто другой великие трагедии того времени, которые до сих пор пробую понять и проанализировать. Первая моя книга повествует о повседневной жизни нашей великой Родины того времени. Но в один прекрасный день моя Родина исчезла, а ведь любая смерть трагична, даже когда умирает враг. В этом посткоммунистическом контексте я поехал учится в Румынию: я родился в семье, где говорили по-румынски. Это были годы большого национального пробуждения в моем регионе.
-Какой была Румыния в девяностые годы?
-Очень больной, истеричной, лишенной способности к диалогу. Все кричали и никто не слушал. Но к тому времени я уже пережил перестройку – феномен, который нас вылечил от истерики. Сначала мне было очень трудно принять расхождение между Румынией из моей головы - романтичной, книжной - с Румынией в глубоком смысле. У меня было тогда откровение: недостаточно знать язык, культуру, историю страны, чтобы понять ее. Чтобы ощутить ее органически, надо в ней жить, иметь ежедневный опыт в ее реалиях. Оказывается, Родина, как и язык, изучается и познается ежедневно, особенно в детстве. Так что для меня Румыния - это Родина, как язык, выученный в уже зрелом возрасте. Но я изучаю ее ежечасно и, уверен, лучше быть ее гражданином, нежели „патриотом”. В Румынии, как и в Бессарабии слишком много патриотов и слишком мало граждан.
-Ты приехал в Румынию, прогулялся по Яссам, Тимишоаре, Клужу, Бухаресту… Где же тебе нравится больше всего?
-Да, я сменил несколько городов. В каждом меня ожидала новая жизнь. Очень интересно переезжать. Я всегда завидовал моим друзьям-евреям - той легкости, с которой они меняют место проживания. Но это хорошо, когда переезжаешь по собственному желанию, а не из-за давления .
Однако обратите внимание: не путайте перемены, о которых я говорю, с действующим уже 20 лет механизмом смены города-работы. Сменить город - это не значит сменить должность и офис. Все города-офисы одинаковы. Это лишь форма симуляции изменений: на самом же деле, люди ничего не меняют в своей жизни, может, лишь запись в трудовой книжке. Так же обстоят дела и с сумасшествием путешествий. Дух первооткрывателя был заменен на дух туриста. Феномен туризма можно сравнить с известными советскими консервами „Завтрак туриста”,т.е. все одинаковы, на один вкус. Едем поглазеть на то, что уже знаем, по уже неизменным маршрутам. Ненавижу этот ритуал.
В Румынии очень интересно, потому что здесь чувствуется наличие разных культур и влияний. Яссы, например, тихий, располагающий к мышлению город со своим молдо-славянским оттенком. Клуж - самый консервативный город страны: румыны пришли сюда довольно поздно и до сих пор борются за присвоение его истории. В Клуже все еще имеется большое сообщество венгров, давнейших жителей города. Это чувствуется на каждом шагу. Нужны лишь глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. А Бухарест... Я открыл для себя Бухарест и люблю его за то, за что другие его ненавидят. Это самая „восточная” столица Европы, что делает его особо привлекательным. Мы не должны бояться Востока, как не должны и слишком идеализировать западный элемент. Каждый имеет свои преимущества и недостатки.
Борьба между Востоком и Западом, конфликт этих двух великих культур не имеет религиозных или культурологических корней и не состоит в конкурентной борьбе за материальные ценности. Это борьба между двумя абсолютно разными способами управления временем. Дивная эта история со временем... Кишинев, например, притягивает своим накопленным опытом „периферии Империя”. К сожалению, сейчас мы наблюдаем начавшийся процесс разрушения этой специфики. Это происходит и на Кавказе, и в бывших азиатских республик. Эта проблема меня беспокоит.
- Первая твоя книга – „Рожденный в СССР” (AdMarginem) - вызвала большой интерес, огромное количество комментариев, литературных наград и переводов на другие языки. Как я понял, она уже третий раз издается, значит, дебют был удачным. Думаешь что и „Последние еретики Империи” будет иметь такой же успех?
-Удача - дело относительное. Она приходит и уходит раньше, чем поймешь, что это было. Было бы идеально не попадаться на ее удочку, не принимать ее близко к сердцу. Мне хватает самоиронии, чтобы уберечь себя от звездных амбиций. Конечно, приятно когда читают и комментируют твою книгу, переиздают ее и переводят на разные языки. Успех книги зависит от очень многих неизвестных. Когда писал первую книгу, даже мои близкие не воспринимали это всерьез: бросаешь работу, сидишь и кропаешь что-то, а ведь тебе не уже не 20, а 35.
Несколько добрых лет я проработал в книжной индустрии, привык досконально анализировать культурологические феномены. Люблю также строить теории и давать пространные объяснения. Меня сильно раздражает чуть ли не слепая вера в PR&marketing&management-технологии. Все больше народа верит в то, что деньги и технологии общения и продажи решают все. Я бы сказал, что в области культуры они так мало решают, что можно отказаться от них в их современной форме. С моей точки зрения, эти технологии абсолютно неинтересны и туманны. Посвятил им две главы в моей новой книге. А суть в том, что искусство и культура, по своей сущности, противорыночные продукты, или скажем вслед за Гройсом, что они в авангарде экономики. Потому культура не очень то и функционирует по рыночным принципам - так, как написано в учебниках Котлера.
-Ты заговорил о PR и в нескольких главах жестко критикуешь индустрию PR&marketing&management. Утверждаешь что они - новые политруки, новые пропагандисты. Не боишься, что обидишь пиарщиков, маркетологов и менеджеров?
-Да, этот социальный класс эквивалентен политрукам из старого режима. Это люди, не производящие в классическом смысле „tehne” и „poesis ”, т.е. материальные блага и идеи. Эти люди налаживают связи, в то время как я против них. Представители этой индустрии и мои сторонники - это два антагонистических класса, если можно так выразиться. Но хочу, чтобы меня правильно поняли: я не говорю, что общество не нуждается в людях, имеющих организаторские способности и знающих, как наладить общение. Нет. Сколько существует этот мир, общество нуждалось в них. Моисей, например, был хорошим организатором, менеджером, как говорят сегодня. Но у него были большие проблемы на уровне общения, потому он и использовал коммуникативные способности своего брата Аарона для переговоров с Фараоном.
Хочу привлечь внимание к двум важным вещам. Сперва пробую показать, что PR-технологии изначально должны были создать некие техники манипулирования, превращающиеся в перспективе в социальные модели, способствующие благосклонности общественного мнения к заказчику, который был бы порождением общества, а не „невидимых инженеров”. То есть, то, что мы сегодня видим, - социальная модель, продиктованная лабораторной социальной инженерией. PR-щики думают, что несколько социальных дизайнеров могут манипулировать миром.
Второй момент связан с идеей продуктивной работы. Ее порождают контакты и иллюзии. Это своего рода симуляция работы, она не дает то, что должна дать. С уверенностью утверждаю, что 70% из всей этой индустрии - большой обман и, де факто, банальное мошенничество. Это класс, который живет на колоссальных денежных суммах, будучи на самом деле социальным паразитом. Но система нуждается в таких паразитах, потому что они самая сильная армия сегодняшнего режима. Я узнаю деревянный язык ее проповедников. Они имеют точно такую же социальную функцию, как и бывшие политруки и номенклатурщики коммунистического режима.
- У тебя есть повод для радости, тебя начали переводить…
-Ох, эти переводы стали новой „fata Morgana” румынской литературы. Быть переводимой и получить Нобелевскую премию - одержимость румынской литературы. Но я считаю, что, по сути, это ошибочные цели.
Проблема с Нобелем частично уже решена - через “румынку” Херту Мюллер. Переводы - это интересный и важный аспект, но второстепенный в литературном деле. Перевод книги или книг писателя и его выдвижение на внешний рынок - это прежде всего проблема маркетинга. Она предусматривает целую цепочку механизмов: продаваемый сюжет, агрессивный и диверсионный пиар, личное позиционирование, связи с влиятельными людьми, фонды для перевода, экономические и культурные группы интересов и т.д. Давайте не будем хмелеть от холодной воды: эстетическая ценность книги не имеет первостепенного значения в этой игре, но это не означает, что она не важна. В этом нет ничего плохого, потому что это глобальные правила сегодняшней игры. А игра должна обязательно вестись: надо перевести и продвинуть побольше румынских названий за пределы нашего пространства.
К сожалению, мы мастера бегать по ложным дорожкам. Будем же осторожны, чтобы не попасть в ловушку, думая, что перевод и публикации наших писателей за рубежом как-то повышает значимость нашей литературы или в какой-то мере помогает выпутаться из трудной ситуации, в которой находится наша литература и литературный рынок. Это ошибочно. Литературная ценность и ситуация, в которую попала наша литература, не имеют никакой связи с переводами. Они могут лишь маскировать проблемы, с которыми мы сталкиваемся. Публикация книг наших писателей за рубежом важна, но для нас она должна остаться второстепенной. ICR делает хорошее дело в этом смысле, имеет хорошие переводческие проекты. Делает то, что надо делать. Но проблема румынской литературы и нашего литературного рынка состоит в другом.
Меня очень интересует румынский читатель, потому что я пишу на румынском языке. Меня интересует и культурное пространство Республики Молдова, потому что в большинстве и они читатели румынской литературы, и они сталкиваются с теми же проблемами - мы вместе дополняем единое культурное пространство. Кстати, это очень важный рынок, полностью игнорируемый нами. Меня интересует еще русское культурное пространство. Я какой-то мере являюсь и его частью, держу с ним связь, пробую писать и там. Хочу стать писателем, который работает на всех трех культурных рынках. Остальные зоны второстепенны, для меня они имеют, скажем так, символическую важность. Чтобы стать большим писателем на западных рынках, нужно больше, чем хорошо писать, но это длинная история. Один мой персонаж развивает целую теорию на эту тему и говорит, что для того, чтобы иметь великую и значимую литературу, надо сначала иметь сильную армию. Современное оружие намного сложнее и круче чем когда-то.
-Значит, ты пишешь для людей из твоего культурного пространства, пишешь и о проблемах, с которыми они сталкиваются. Правильно говорю?
Если перефразировать Дарио Фо, я бы сформулировал свои творческие убеждения примерно таким образом. Где власть, там и политика. Где политика, там и притворство. Где притворство, там и много лжи. Где царит ложь, появляется недовольство. Где недовольство, там и боль. Где боль, там и страдание. Где страдание, там и трагедия. Где трагедия, там и одиночество. Где одиночество, там и творчество. Где творчество, там и протест. Где протест, там и свобода. Где свобода, там и жизнь. Где жизнь - появляется и артист. Там, где артист, к сожалению, появляется и Власть. Вот заколдованный круг, в котором мы живем. А искусство - не фабрика по изготовлению метафор, как у нас проповедуется. Искусство творит смысл с помощью метафор, смысл спасает, а спасение - это преимущественно политический жест.
-Некоторые утверждают, что в твоих книгах чувствуется ностальгия по СССР и коммунизму. Как ты это объясняешь?
-Мне надоела эта история. Я знаю, что некоторые критики, как Д.К. Михэйлеску, приводят меня в качестве примера “ностальгирующего писателя” всякий раз, когда появляется подходящий для этого случай. Симона Сора, очень сообразительная девушка, которую я ценю, в рецензии к первой книге говорит о риске моего подхода и моих взглядов на реальность, утверждая, что это “опасная книга”, а “ностальгия опасная вещь”, и т.д. Когда я был еще застенчивым парнем, не имел опыта в данной области, я пробовал защищаться. Не хотелось разрушать грезы критика из „прекрасного нового мира”. Теперь я стал намного раскованнее в этом смысле. Да, я ужасно ностальгирую, но не бойтесь, я не высасываю кровь из клонов и клонированных капиталистических умов... или, так сказать, делаю это не так часто... Кто вправе решать, что хорошо и что плохо? Почему запрещается ностальгия? Что, доминирующая сегодня идеология запрещает это чувство? Критики вовсю кричат, что ностальгия - это „плохо и опасно”. Это меня выводит из себя. Коммунисты запрещали одни типы человеческих чувств, капиталисты другие. Ностальгия, любовь и ненависть, дружба и отчаяние - это человеческие чувства, мы не можем жить без них. Я уже сказал и готов повторить: если мы исключим из литературы ностальгию, тогда останемся лишь с „фабриками и заводами”, с их материальной поддержкой. Моя „Мадлена” - это убогий советский туалет... ну и в чем же проблема?
Ностальгия - это чувство, которое зависимо от времени, от памяти, от смысла и никак от идеологии. Ностальгируем по тем временам, но не по капиталистической или коммунистической идеологии. Только фанатики и тупицы могут ностальгировать по идеологии. Да, у меня было фантастические детство и отрочество, которые случайно „имели место быть” в СССР. Не хочу, чтобы нынешние политруки переписывали мою память и ставили запрет на ностальгию. Лапы прочь от моей мечты! Она не продается...ух...все...я разгорячился и во мне просыпается вампир... У меня не дрожит верхняя губа?
-Если уж ты вспомнил о вампирах, то в „Последних еретиках Империи” ты утверждаешь, что все вы тоже разновидность вампиров и что существует борьба между „вампирами” и „остальными”, а также, что „Дракула” - одна из самых лучших книг о нашей географической зоне...
-И не говори, у меня уже слюнки текут. Я играю с другой формой культурной картографии и с другими типологиями, чем те, что в ходу сейчас. Очень интересно, как Стокер, никогда не бывавший в наших краях, описывает здешнюю жизнь только по сведениям из энциклопедий и английских книг. Вместе с тем, это одно из самых точных описаний нашей реальности: Стокер работает с британскими топологиями, и на его восприятие не влиял прямой опыт, у него нет эмоций. Обожаю этот британский подход. Для меня роман „Дракула” - одна из лучших книг об определенных типах культур и их конфликтах. Эта лучшая книга о наших отношениях с Западной Европой. Что особенно интересно в этой истории?
Я обсуждал это с Сашей Ивановым, моим издателем. У него есть целая теория. Вначале мы узнаем, что мы, здесь, на периферии “цивилизации”, находясь на окраине империй, являемся для “них” своего рода “Носферату”, то есть “Не-Мертвецами”. Мы существа, застрявшие между двумя мирами, “ни то, ни се”, как говорит мой добрый друг и герой моей книги. Вторая важная вещь связана с тем, как представлена западная драма неизведанности своей собственной сущности. Здесь имеет место своего рода “конфликт цивилизаци” между центром и периферией, между классическим викторианским сознанием и “нецивилизованной периферией”, символически названной Трансильванией. Конфликт столкновения с “чужими”,”другими” приводит к самопознанию, которым вечно одержимо европейское сознание. Но оно же приводит это сознание и к появлению огромной фобии – потери своей идентичности. Страх “вампира”, “Дракулы” - это не страх “другого”, отличающегося от “нас”, а страх что вампир укусит тебя и ты перестанешь быть самим собой. И ты станешь кем-то другим, станешь вампиром и станешь пленником междумирья. И здесь возникает борьбы между вампирами и “нормальными” людьми, между “империей” и “периферией”. Они хотят исцелить нас или убить, а мы хотим сосать их кровь. “Цивилизации” развивают целую технологию и институты поиска вампиров, их “исцеления” и убийства. Эти институты действуют и по сей день. Проблема, которую ставлю я, вот в чем: приемлем ли мы потерю идентичности, приемлем ли мы “исцеление”, приемлем ли мы охоту на нас и наше убийство, или – мы будем пить их кровь? Кажется, второй вариант для меня более приемлем…Может быть, мне стоило бы написать «Один день последнего Вампира» - о том, как мне на таможне хотели выдрать зубы, как меня обрабатывали ладаном и чесноком в аэропорту, как проверяли в посольстве – отражаюсь ли я в зеркале…Но у Вампир Вампирыча есть свои техники разводки и он дает “цивилизованного” человека, пока не добирается до первой шейной артерии, хха-хха.
- Прекрасная оправдательная речь для ностальгии и вампиров. Смотри, Кости Рогозану заявляет, что первая твоя книга “Рожденный в СССР”, “кажется всего лишь игрушкой” по сравнению с “Последними еретиками Империи” и что “здесь ты принимаешь для себя риски” и намерен “встряхнуть представления, принятые как само собой разумеющиеся”. Твою книгу принимают за манифест нового поколения?
- Прошли времена манифестов, пророков, революционеров и ”безумцев”. Мне бы хотелось написать Манифест, способный встряхнуть немного железобетонные идеи и “само собой разумеющиеся” истины . Но сейчас, к сожалению (или к счастью), мы переживаем времена, когда большие проблемы, великие темы не могут быть атакованы в лоб, потому что тип социальных отношений в обществе, в котором мы живем, обладает невероятной способностью мошеннически изменять смысл и искажать критику в своих собственных корыстных целях или превращать ее в обычный товар. Я не так “безумен” , чтобы настолько радикализировать дискурс, а румынское общество, насколько я знаю, не приемлет еретиков и “неудобных” персонажей. Оно отправляет их в ссылку, отвергает… Даже очень умные люди и молодые, которые должны бы быть открыты для новых и „рискованных” идей , реагируют по стереотипу: ”Ерну, ты умный парень, говоришь интересные вещи, но здесь – хватит”. И тебе отмеряют расстояние, на которое тебе позволено отойти. Как человек, не умеющий плавать: ты пытаешься затащить его в воду, он заходит по колено и орет „только до сих пор!”. Очень много страхов, очень мало традиции споров, много игнорирования, фрустрации и т.д. Смелость свободной мысли не наша сильная сторона. Румынская культура находится на подростковой стадии, и она удовлетворяется перебиранием клише. Поэтому очень трудно поднять определенную дискуссию в румынском обществе: оно или безразлично-пассивно и вытесняет тебя игнорированием, или отвергает тебя по формуле “вали отсюда!” Румынское общество и интеллектуальная среда чувствительны только когда задеваются конкретные имена, но тогда все очень быстро опускается до разборок “на районе”. Персональные стычки создают карьеру у нас. Но в моей книге главными героями являются идеи.
Сейчас, мне кажется, настают времена более интересные, чем смута последних 20 лет. В обществе, в котором мы живем, обретают очертания другие потребности, темы, группы. Более значительную роль начнут играть маргинальные группы, отдаленные от центров власти. Я называю их партизанами.
- Кого ты понимаешь под партизанами и в чем состоит их борьба? Кто они, с кем воюют и за что?
-Я исхожу из нескольких очень простых тезисов. Коммунизм и капитализм не являются исключительными или несвязанными друг с другом историческими периодами . Для меня они являются единством: оба действую посредством разнообразных механизмов репрессий. Они - сообщающиеся сосуды. Мы все ненавидим коммунизм, но я не вижу, почему нам стоило бы любить капитализм: один использует политические репрессии, второй – экономические, и оба перемалывают тебя так, что сам не знаешь на каком ты свете. Не вижу почему нужно выделять коммунизм и превращать его в “фундаментальное зло”? Я считаю, что все преступления, независимо от режима их породившего, одинаковы. Как быть, например, с преступлениями капитализма XVII-XIX веков? Почему бы нам не проанализировать , что происходило в период начального капитализма? Он не были ничем не обаятельней коммунизма. Есть географические области, где исчезли с лица земли не бизоны, а целые народы. Хотя эти формы насилия могут быть более усложненными и не такими очевидными из-за модернизации. Я спрашиваю себя и ставлю вопросы. Я хочу понимать. Мы на самом деле не видим никакой связи между колониализмом и сталинизмом? Эти дела связаны очень тесно. Оба режима преступны в равной степени, только коммунизм был недавно, память о нем совсем свежа в таких не утонченных странах, как Румыния и Россия. Попытка придать “теолого-политический” характер коммунизму и говорить о нем как о “метафизическом зле” имеет своей целью не познание этого явление, а нечто совсем другое. Задача этого трюка – легитимация доминирующей идеологии и утверждение ее как единственной истины. Нам “добровольно-принудительно” внушают, что это единственная форма истинной организации общества, без альтернативы, которая должна быть моделью для народов всего мира… Если ты критикуешь нынешнюю главенствующую идеологию, возникают политруки и говорят: “О! Это сумасшедший. Он хочет сталинизма!”. Это дешевый трюк. Права, которые нам сейчас принадлежат, не были нам подарены Властью,- они были завоеваны большим трудом, большими битвами, большой смелостью и большой кровью. И их можно очень легко потерять.
-Возвращаясь к вопросу: как обстоят дела с партизанами сейчас? вы прячетесь в горах?
-Да, в горах и лесах виртуального пространства, и дрожим как лист на ветру. Шутка. Ну ладно, теперь о партизанах, вампирах и прочей “живности”. По-настоящему тоталитарна только политика, культура, декларирующая, что у нее нет альтернативы. Нам талдычат мантру, которую мы должны повторять непрерывно: частная собственность, она не простая, а – “священная”, свободный рынок, который, разумеется, как говорят нам политруки, равен демократии…аминь! Итак, в этом контексте тотальной монополии нам необходимо поставить вопрос: как нам выжить и как бороться, каковы формы борьбы и гражданской обороны. То есть, как мне защитить свою свободу? И здесь появляются мои партизаны…маргинальные группы. Опираясь на старика Шмитта, с которым во всем остальном я необязательно на той же волне, считаю, что первым необходимым условием “состояния партизана” является не включенность в систему, а отключенность от нее. Сейчас все стремятся быть как можно сильнее включенными в систему через хорошую работу, должности, кредиты и т.д. Я считаю, что пришло время отключения. Нужно быть как можно дальше от центров и господствующих форм политической, финансовой, социальной и культурной власти. У партизан нет званий, униформы, погон. Они не подчиняются вышестоящему. Власть не может их контролировать, потому что не располагает прямыми коннектами с ними, не знает их, однако они друг друга узнают и знают, кто “враг”. С “регулярными войсками” врага они ведут “нерегулярные” бои.
Эти маргиналы играют очень важную роль в обществе, управляемом определенным типом политики и культуры. Они своего рода пророки: единственные, кто еще понимает и ясно видит историю, “дух времени”. И они – единственные, кто все еще сохраняют смысл идей свободы, который был искажен и переиначен. Наши современники считают, что взять кредит – это и есть свобода.
-И кто же на самом деле эти враги, морочащие нам голову?
-Я бы сказал, что нам нужно иметь отвагу бороться со всеми формами репрессий, особенно современными, а не только с теми, которых уже нет. Не ленины и сталины представляют опасность для нас – они давно приватизированы.Очень интересно, что объявленная великая битва – не против “сталиных коммунизма” и даже не против “сталиных капитализма”, этих частников, которые владеют баснословным богатством и властью. В последнее время имела место массивная мутация, которую обнажил экономический кризис. Появился новый мутант, среднее между двумя группировками, идеальная смесь государственного и частного. Появилась международная бюрократическая элита – очень сильная, являющаяся и компонентом государства, и частной собственности. И у нас нет механизмов, позволяющих контролировать ее, нет оружия, чтобы сражаться против нее и защищаться от нее. Большую часть политической борьбы мы будем вести с этой бюрократической элитой, как сказал бы один мой друг, с колоссальным паханом частных фирм. И нам нужно ответить на некоторые вопросы: как мы выстоим пред ней, как мы сможем контролировать ее, как будем бороться с ней, как мы защитим свою свободу?
- Однако мрачная картина... Я видел, многие комментируют твою тему, связанную с банковскими кредитами. В наше время кредиты стали частью жизни. Что бы ты сказал молодому человеку, который хочет купить дам, машину? Скажешь: “Брат, не бери кредит, потому что потеряешь свободу”? Они выругаются и скажут, что с кредитом свободней, чем без кредита.
- Я не даю ответов, у меня нет магических решений. Моя книга – не рецептурный справочник. Я пытаюсь показать читателю риск, которому он подвергается себя, способ, которым он может потерять свободу, показываю новые формы репрессий и то, что опасность таится не там, где мы ее ожидаем. Я хочу, чтобы мои читатели задавали вопросы себе. Берут они кредиты или нет – меня не касается. Я писатель, который хорошо знает смысл литературы. Я пишу не для того, чтобы предлагать советы или решения. Я задаю вопросы, которые человек должен задать себе хотя бы раз в жизни. Жизнь очень коротка и жалко будет умереть дураками.
Нам кажется, что кредит – это новая штука, относящаяся к современности и капиталистической экономике. Ложь. Эту историю вы найдете и в первых книгах Библии, и в Древней Греции. Об этом писал и один из величайших умов человечества – Аристотель. Очень долго ломала голову над этим и церковь.
То, как я ставлю этот вопрос, бьет и в сущность финансовых структур, в господствующий идеологический класс, и по позиции христианской церкви вне зависимости от конфессии. Знаешь почему так интересна проблема кредитов? Кредит – это богатство наоборот, богатство в минусе, так что если богач „с трудом войдет в Царство Божье”, то тот, у кого кредит, вообще не имеет шансов войти туда. Богач с трудом может отказаться от своего богатства, тогда как обладатель кредита – никогда не может отказаться, потому что это минус-богатство, которое не принадлежит ему…Но спасение есть наивысший политический акт, тогда как битва с кредитом чрезвычайно продолжительна. Сталин или Чаушеску в самом страшном сне не могли придумать такой совершенный механизм контроля.
Современная финансовая система, основанная на кредите, отбрасывает нас в прошлое. Это новая форма рабства. Но намного более soft, с золотыми кандалами. Я называю это “Гламурный ГУЛАГ”. Нужно понимать, что следующие поколения людей будут рождаться уже с долгами, то есть тотально связанными и зависимыми от системы. У них не будет права выбирать, потому что выбор за них уже сделали родители, а за родителей уже выбрали другие, они лишь подписались. Когда на тебе кредит, то, чем он больше, тем больше ты меняешься как вид, ты не можешь судить как раньше, не можешь действовать как прежде. Любое простейшей решение будет приниматься сквозь призму кредита. Пока на тебе кредит, любая сказанная фраза, каждое написанное слово, каждый жест будет сначала десять раз проанализирован . Кредит напрямую связан даже с сексом. Это извращенная форма кастрации во всех смыслах.
Мрачная картина. И что нам тогда делать? Отказываться от кредитов, воевать с банками? Думаешь, одна твоя книга может что-то изменить?
-Нет, книги не меняют мир. Но они могут помочь это сделать. Я провоцирую с хорошо определенной целью, хочу заразить вирусом механизмы клонирования мышления. Когда все завоевано, когда сражение проиграно, когда враг всюду и везде, остается вопрос: “Что нам делать?”. Если подумаем и поймем, что происходит вокруг, то мы должны решить что нам делать? Сотрудничать, подчиняться или возмущаться? И если выберем один из этих вариантов, то как мы это сделаем?
На данный момент, у меня нет волшебных решений, но я все-таки оптимист. Я твердо верю, что мы должны снова выдумать утопию. Человечество без утопии мертво. Смерть утопии - это исчезновение будущего, а когда исчезает будущее, фактически исчезает актуальность/реальность. Человек должен снова научиться мечтать, чтобы не потерять настоящее. Только машины не мечтают. Утопии принесли много страданий, но от них мы никак не отделаемся. Сегодняшняя идеология проповедует “смерть утопии”. Нам запрещается мечтать, выходить из рядов, потому что социальная механика, проводимая этой идеологией, является фактически очень примитивной и тавтологичной социальной моделью. Я сейчас работаю над новой моей книгой, которая займется мечтами, особенными мечтами.
Я возвращаюсь к другой важной теме из книги “Последние еретики Империи”, которая, как я заметил, обеспокоила и возмутила многих. Это своего рода тема, которую объявляешь в первой книге и развиваешь во второй: между двумя режимами - коммунизмом и капитализмом, не существует существенного различия, они отличаются лишь терминологией. Ты даешь гениальную интерпретацию, написав , в пику Солженицыну, “Один день Остапа Ибрагимовича Бендера”.
-Я не сторонник ни одного политического режима. С ними я в состоянии борьбы и взаимного контроля. У меня нет иллюзий. В политике не существует “наших”. По отношению к политической власти, я в постоянной ссылке. Да, для меня коммунизм и капитализм - два режима с разными репрессивными формами: один имеет механизмы политического давления, другой - экономического.
Есть очень интересная повесть, опубликованная в коммунистическом журнале “Новый мир”, после осуждения сталинизма на ХХ съезде КПСС – “Один день из жизни Ивана Денисовича” Солженицына. Так вот. Тогда началось построение самой сильной схемы интерпретации коммунизма. Твердое ядро. Хорошо. Вот я вам говорю, что настало время для другой схемы интерпретации, надо попробывать оценить режим и по-другому. Почему нет? Я не прислушиваюсь ни к одному Центральному Комитету, не нахожусь ни на какой политической оси. У меня есть подозрения, что существовали и другие интересные зоны и интересные группы, которые имели особо сильный эффект в определенных областях, вот я и работаю с этой темой, прибегнув к двум моим любимым авторам - Ильфу и Петрову. Но я их читаю не в комическом ключе, а в политическом. Особенно дорога для меня глава – “Один день из жизни Остапа Ибрагимовича Бендера”, героя двух знаменитых романов Ильфа и Петрова. Схема одолжена у знаменитого и интересного мне философа Бориса Гройса, который рассказал мне о ней несколько лет назад. Меня интересовало, каким образом некоторые механизмы выживают без того, чтобы вступить в сговор с властями. Об этом я подробно рассказываю в книге.
Коммунизм, как и религиозные государства, строится на языковых основах, а капитализм на цифрах, т.е на экономической основе. Это два разных языка. Вот почему для легитимации и делегитимации коммунизм нуждается в интеллектуалах, которые еще сохраняют свою ауру при коммунизме (позитивную или негативную), в то время как при капитализме они становятся банальными производителями товаров. Я пробую доказать это в данной главе. Тот, кто знал, как обвести вокруг пальца режим, был спекулянтом и “сектантом”, а никак не диссидентом. Как это?
Если мы сейчас живем в метрическом мире, где языку отведена лишь коммерческая функция, нам надо найти другие механизмы для борьбы и противостояния. Коммунизм пал не из-за экономических причин, а из-за “лингвистических”. Язык режима потерял свою силу, произошла своего рода инфляция смысла. Теперь, чтобы актуальный режим растворился, его “язык” должен потерять смысл. Например, инфляция цифр, т.е. денег, может быть очень опасной для его существования.
-Почему так важен именно этот аспект? Почему так важна именно фигура спекулянта? Никому до него не было дела, и тут появляешься ты и делаешь его героем. Или я ошибаюсь?
-С моей точки зрения, Бендер интересен, потому что доказал и показал, как можно обмануть самый грозный коммунистический режим. Я придерживаюсь мнения, что он победил коммунизм: воры и спекулянты победили коммунизм, а не диссиденты. Конечно, присутствует в этом и доза романтики, я пишу не научные тексты, а литературные. Я работаю со смыслами, не с научными истинами.
Однако, внимание! Я показываю подрывную, роль Остапов в коммунизме, но и предупреждаю, что сегодня они стали опасными и неинтересными, потому что они уже не соблюдают элементарных правил “сыновей лейтенанта Шмидта”. То есть у них уже слишком много способов экспроприировать фонды, у них нет никаких уязвимостей перед Уголовным Кодексом, перед государством. Они сами практически стали Государством. Сегодня кража уже не носит субверсивного характера как при коммунизме, а означает легитимизацию позиции власти и имущества.
При коммунизме кража считалась рискованным политическим жестом, а не экономическим. Сегодня кража - это форма труда, которая приносит максимальную прибыль, и которая, при небольшом везении и поддержкой целой армии юристов, становится “легальной”. Аморально ли спрашивать о “первом миллионе”? Сегодняшний Остап ответил бы мне: “И это вы называете кражей? В таком случае, наши представления о жизни диаметрально противоположны”. Я удивляюсь, что у этих людей не растут крылья.
-Наверное, многие обидятся на тебя за то, что ты вот так разрушаешь миф о диссидентах. Следовательно, ты поддерживаешь идею, согласно которой “не Дойна Корня, не Сахаров или Солженицын победили и открыли путь новой власти после падения коммунизма, а бесстрашные сыны лейтенанта Шмидта”. Не боишься, что у наших дежурных антикоммунистов длинные руки?
-Страх - это не лучший ингредиент для мышления. У меня большое уважение к диссидентам, особое восхищение ко многим из них, хотя святость некоторых из них я достаточно «помял» в моей книге. Некоторые из них – до сих пор образец для меня. Но, к сожалению, при новом режиме диссиденты потеряли свой смысл. Надо все переосмысливать. Они уже история, но из этой истории надо кое-что выучить. Циничный и трагичный парадокс заключается в том, что старый коммунистический режим, против которого они боролись, в них нуждался: именно они были в силе легитимизировать или делигитимизировать его. А новая капиталистическая власть, за которую они боролись, не нуждается в них, они нужны только лишь как товар и декор. Оказавшись в такой трагической роли, многие интеллектуалы капитулировали и согласились быть “мелкими торговцами” идеями и текстами. Теперь они сидят за прилавком: некоторые продают стиральные порошки, другие машины, а третьи - тексты. Как можно изменить эту ситуацию? – постоянно спрашиваю я себя в книге.
Диссиденты - одна из самых интересных групп старого режима. Но рядом находятся и другие, не менее важные: воры, “сектанты”, культурные группы, и т.д. Коммунизм может быть осознан и с психиатрической точки зрения, как это делает Ион Виану. Думаю, не должно быть монополии на интерпретации, и могу твердо утверждать, что большая часть систем толкования должна быть изменена, не оттого что изменились смыслы событий или потому что мы стали другими. В истории все осталось на своем месте: смыслы остались теми же, дела теми же, меняются лишь системы интерпретации. Сколько существует этот мир, человек сталкивается с одинаковыми проблемами: рождается, любит и ненавидит, борется, побеждает и теряет, строит и разрушает, рожает детей, поднимает дома, города, учреждения, дает жизнь и убивает, уходит на кладбище и теряется в архивах. Вот недавно изобрели современный механизм, создающий постоянную иллюзию новизны. Мы ежегодно меняем компьютеры, телефоны и сети интернета и верим, что от этого меняется мир. Но по сути ничего не меняется: перейти от 386 к Pentium, или от iPhone к какой-то другой технологии - это еще не означает изменения сущности, а лишь степени. Даже и переход от классического письма к СМС-кам не есть существенное изменение. В истории человечества изменения сущности парадигмы мышления крайне редки. Это появление великих религий, новых политических течений, некоторых революций...
-Оk, тогда почему время от времени нам нужно менять схемы интерпретации?
-Потому что они созданы в определенные моменты властными группировками, которые не так уж невинны, как кажется на первый взгляд. К примеру, актуальная схема, “паттерн” для интерпретации коммунизма – далеко не сама невинность. Это схема “старого врага” и победителя. Если посмотрим на ее генеалогию, мы увидим интересные моменты. Она появляется в определенный период, в определенной зоне и с весьма определенными целями. Это не означает, что она не содержит истины, вот только навязанная ею “историческая действительность” может не иметь ничего общего с, скажем так, объективной исторической действительностью. Если продолжить в том же духе, то возможно, что следующее поколение будет думать, будто в этом пространстве обитали существа, которые дышали огнем, ели на завтрак мясо “буржуев” и пили кровь “аристократов”. Эти “невинные” схемы время от времени нужно взрывать. Это более гигиенично для наших умов. Интеллектуалы - это племя интересных шаманов, опасных, но нужных. Они производят и вирусы, но и антидоты от них. Они могут произвести такие ништяки, что увидишь или уродцев, или Город Солнца.
-Хорошо, что вспомнил о наркотиках... как обстоят дела с ними? Ты их выделяешь отдельно в книге?
- А нужно обсудить и наркотики? Обязательно? Ты захочешь поговорить и о доказательствах не-бытия Чаушеску, я ведь все повторяю “Чаушеску не существовал”, и многие говорят – “неправда, мы же его видели”. Не все, что видишь, существует на самом деле. И, кстати, это мой конек: я на самом деле могу доказать, что он не существовал...
- Почему бы и нет? Мы изобретем заново Чаушеску в качестве тяжелого наркотика.
-Да, Чаушеску - это метафорический продукт румынской культуры и политики, так что он хорошо ладит с галлюциногенными веществами... С наркотиками же вообще буду краток, потому что над этой главой я еще должен поработать. Меня уже давно интересует, каким образом определенный тип общества вырабатывает определенный способ “отключения” и “противостояния”. В первой книге я говорил, что “построить коммунизм без алкоголя - все равно что делать капитализм без рекламы”. Я заметил, что многие меня цитируют, лишь когда им нужен рецепт коктейля. Прикольно конечно, но проблема алкоголя меня интересует лишь как социальный и политический анализ. В новой книге я посвящаю несколько глав отношению общества коммунистического типа к алкоголю и упоминаю там и о наркотиках. Вывод, к которому прихожу, не окончательный. Его можно сформулировать так: насколько общество искусственнее, настолько искусственнее и техники, а также вещества для отключения . (Я считаю неестественной, например, культуру). Традиционным обществам соответствует алкоголь. Коммунистическим и классическим капиталистическим обществам соответствует алкоголь, но с добавлением искусственных ингредиентов, потому что это более искусственные общества по сравнению с классическими. Капитализму финансового типа, имеющему более сложную технологию, подходят не алкоголь, а наркотики как метод и форма отключения от реальности.
Мы говорим о массовых практиках, а не о маргинальных наркотиках. Почему модифицируются эти формы потребления? Не потому что меняется человеческое существо, что появляются мутации, и т.д., а из-за того, что образ жизни и труда уже противоречит времени. Для потребления алкоголя нужно время, и для реабилитации организма после него тоже нужно время. В более старых обществах наркотики потребляли лишь в маргинальных сообществах и в религиях, то есть, в более искусственных зонах.
Ритуал потребления алкоголя требует слишком много времени. Таким временем можно пользоваться, когда работаешь на заводе, но никак на Wall Street. Невозможно много пить и играть на бирже. Сегодняшний нематериальный труд, которым мы гордимся, предусматривает скорость, нехватку времени, чрезмерный динамизм. Ни у кого уже нет времени “бухать” по три часа в день в каком-то баре, а утром еще час похмеляться. Наркотики - более быстрая форма отключения. И отрезвление, с помощью некоторых веществ, тоже происходит быстро. Правда, наркотики быстро истощают. Однако, общество имеет запчасти в изобилии. В случае с молодыми людьми, даже, если у них нет работы, потребление наркотиков связано с абсолютно той же проблемой отношения времени и действия: у них другая музыка, другие ритмы, другие игры, нежели у молодежи старого режима. Ты не можешь слушать house, развлекаться последними компьютерными играми и употреблять алкоголь. Ты уже в пространстве наркотиков. Вся культура “депрессии” и фармацевтические ингредиенты типа Prozac глубоко связаны с этими механизмами.
-Подводя черту, хочу спросить, над чем ты сейчас работаешь?
-Мои проекты делятся на две категории: книги, которые хочу написать и теоретическо-практические проекты. Здесь больше идей. Вместе с несколькими друзьями хочу в скором времени создать он-лайн платформу для дискуссий на важные, как нам кажется, темы. Мы соберем живой народ, вампиров, партизан, всех существ с периферии - и ночной, и дневной. Я еще работаю над организацией Международного фестиваля литературы вместе с Оаной Бока и Богданом Стэнеску (www.filb.ro), организации Дней румынской литературы в Кишиневе. Помогаю Космину Манолеску организовать стипендии для художественной резидентуры. Эти проекты мне нравятся, я занимаюсь ими с удовольствием. Я болен каким-то христианско-просветительским синдромом: верю в коллективное добро и в “просвещение масс”.
В том что касается книг, над которыми, работаю... тут сложнее. Никогда не знаю точно, что получится. Сейчас работаю над книгой о будущем, о том, как заново учиться мечтать и верить в утопии, как прорвать барьеры. В работе еще несколько книг, но о них я не хочу говорить. Вы узнаете о них, если они появятся.