Новости

Интервью Михаила Елизарова с Германом Садулаевым - бокс, Путин и любовь

Интервью для журнала "ШО" июль-август 2009

– В детстве кем хотел стать? И как менялось представление о своей будущей профессии, к примеру: в 7 лет – космонавт, 10 – милиционер, в 17 – налоговый инспектор. Какая твоя «линейка»?

– Военным. Полководцем, как Александр Суворов и Александр Македонский. Это два главных героя моего детства. И ещё князь киевский Святослав. Я вполне серьёзно готовил себя к военной карьере, мечтал поступить в Суворовское училище. Но империя стала разваливаться, было очевидно, что армия в лучшем случае будет не нужна, в худшем – будет использована против собственного народа. Я был ещё полон иллюзий, но мой мудрый отец понимал это. И отправил меня поступать на юридический факультет. Потом я хотел стать рок-звездой. А ещё потом – просветлённым мистиком и привести человечество на путь истины. А налоговым инспектором или юристом я никогда не хотел стать.

– По моему мнению, человек решает сам, когда заканчивается юность, и начинается молодость, когда приходит зрелость. Допустим, у меня каждому переходу было приурочено свое событие – чаще печальное, чем радостное. На чем закончилось твое детство, что произошло с юностью, ну, и про молодость со зрелостью расскажи. Ответ, что «до сих пор пребываю в детстве» не принимается.

– У меня скорее наоборот. Я не помню, когда я был совершенно беззаботным ребёнком. Всегда слишком задумчивый и серьёзный. Можно сказать, детство закончилось, когда я принёс первые заработанные мной деньги, и они были потрачены не на велосипед, как я хотел, а на какие-то другие более важные семейные нужды. И я понял: так надо. Это жизнь. Юность завершилась, когда я осознал, что не святой и человечество мне не спасти; были и другие личности, куда как достойнее меня, и даже им это удавалось лишь отчасти. И жить мне в чересполосице добра и зла, света и тьмы, печали и радости, как всем людям. А молодость закончилась со счастливым событием рождения дочери.

– Есть ли моменты в жизни, которые ты считаешь поворотными. Если бы я не сел в тот поезд, то... Это же относится и к людям, без которых жизнь бы пошла по иному. Были ли такие в твоей жизни?

– Были, но условно. Я всегда понимал, что к каждому повороту прошёл свой путь, и на каждый поезд билет давно лежал в моём кармане.

– Истоки творчества так или иначе следует искать в детстве. Может оно связано с крушением каких-либо мифов (может, о себе самом) – я умру, я не живу в самой лучшей стране, папа не самый сильный? Что было у тебя. Первое сильное разочарование детства? С чем оно было связано. И повлияло ли оно как-то на тебя?

– Смерть. Осознание того, что все умрут, и я умру. Первое произведение я написал на смерть Брежнева – эта была трагическая и торжественная ода. Мне было 9 лет. Сразу за Брежневым сдохла наша дворовая собачка Жучка. Поднаторев в сочинении эпитафий, я написал следующее стихотворение: вот и осень наступила, Жучка умерла.

Это сейчас смешно. А тогда мне было грустно и страшно. Если даже Брежнев, такой недоступно далёкий – почти бог! – даже он умер. И собачка, такая милая и близкая – тоже. Это значит все, все умрут!

Недавно я сидел дома у отца, работал со старыми книгами, и меня озарило. Без компьютера, я стал от руки записывать наброски теории о том, что человеческая культура возникла как психологическая компенсация травмы от осознания индивидуальной смертности. А чуть позже узнал, что всё это уже объяснил Ортега-И-Гассет.

Вот как интересно быть необразованным: всё время открываешь закон всемирного тяготения и изобретаешь велосипеды.

– Когда-то в возрасте 6 лет я был готов на самые дурные поступки, ради машинки с открывающимися дверцами и багажником. Я обманул мальчика в детском саду, уговорил, обольстил речами, пообещал принести взамен настоящего робота. В общем, спер машинку. Недавно, в Берлине нашел сумку – кто-то выбросил, а там десятка два таких машинок, лучших чем в детстве – и что они теперь?! Золото сатаны. Ничего не стоит. И смешно и грустно. Что для тебя ныне – такое «золото сатаны». Над какими мечтами ты с высоты душевного возраста (роста) смеешься?

– Так и есть. Наши желания если и исполняются, то слишком поздно. Как в насмешку! Раньше купить мороженное было счастьем. А сейчас хоть каждый день до ангины обжирайся. Но какое-то оно невкусное стало…

– Когда ты был последний раз счастлив, и что вызвало это чувство? Вообще с чем связано твое ощущение «счастья».

– Можно сказать, я счастлив всякий раз, когда выходит в печать моя книга, когда встречаю понимающих людей, близких по духу и общаюсь с ними. А если в предельном значении счастья… увидеть Бога. Или вдруг, на мгновение, понять, что Бог увидел тебя. Это одно и то же.

– Что заставляет всякий раз садиться за письменный стол? Уже написанные книги и статус писателя? Желание поговорить или же выговориться, научить?

– Статус писателя, да. Взялся за гуж – полезай в печь. Желание выговориться с годами всё меньше, всё больше желания вымолчаться, да не получается никак. Поучать я люблю, мои издатели часто надо мной потешаются: что, Герман, опять будем учить людей жизни? Но я стараюсь учить увлекательно.

– Как выглядит творческий процесс? Работаешь по выходным, по ночам, когда придется? Что стимулирует: чашка кофе, полнейшая тишина или, наоборот, наушники с какой-нибудь музыкой. Что создает творческую атмосферу – гнилые яблоки в ящике письменного стола, таз с водой. В общем, что нужно сделать, чтобы творческая машина «Садулаев» заработала.

– Днём я работаю в офисе. Так что по выходным, по ночам, когда придётся. Пью много и всё подряд, кофе тоже, но лучше зелёный чай. Пока не могу обойтись без сигарет: не курил год, но, чтобы закончить роман, задымил снова. Тишина или громкая музыка: классическая, раги, рецитация мантр, техно, тяжёлый рок – всё, кроме русскоязычных песен. А ещё нужно надеть на ноги шерстяные носки, на голову специальную шапку вроде ночного колпака, а окна открыть настежь, даже если зима. Временами встаю и хожу по комнате из угла в угол, размахивая руками и представляя диалоги и сценки в лицах.

В общем, зрелище не для слабонервных. Хотя никакого священного безумия во всём этом нет, всему есть рациональные и технические объяснения: стимулирование мозговой активности теплом и повышенным содержанием кислорода. Проработка драматургии текста, вживание в роли. И так далее.

– С чего начинается работа над новой книгой? Расписываешь ли сюжет, строишь схемы или как получится – отпускаешь текст на волю - пусть катится сам по себе?

– Иногда сюжет выстроен в уме и работа только в том, чтобы подобрать слова. А иногда всё разворачивается из первой фразы, которая приходит к тебе, когда ты ещё и не знаешь, о чём это. Бывают такие тексты – настроения.

– Получалось ли у тебя зафиксировать миг озарения. К примеру, помнишь, как пришла задумка «Таблетки»?

– Да не было особого озарения. Был нормальный замысел романа о современной жизни. А потом получилось то, что получилось.

– Что для тебя вдохновение – способность работать десять часов подряд или секундная вспышка - я знаю, о чем напишу следующие 10 страниц?

– Наверное, именно что повышенная работоспособность. Это и есть самое ценное вдохновение. А всякие галлюцинации только мешают.

– Как учился в школе, какая оценка была по литературе? Удавались ли сочинения?

– Оценка по литературе была всегда «отлично». Мои сочинения читали вслух, передавали из школы в школу, публиковали в прессе. Хотя сейчас я понимаю, что в них не было ничего хорошего. Просто умелая компиляция штампов, принятых в то время.

– Кого читал в детстве и юности? Какого толка литература нравилась? Кто любимые писатели (и ныне живущие и которым царствие небесное) – пресловутая книжная «полка на острове».

– В детстве читал всё-что-угодно-про-войну. Исторические романы. Мифы. Всю русскую классику. Доступную зарубежную классику. Книги для подростков и книги для взрослых. Всё читал, очень много. В старших классах купил томик Борхеса, прочёл и – пропал!

Сейчас мои любимые писатели – современные. Уэльбек, Уэлш, Коупленд, Паланик. Из русских авторов Николай Кононов, Леонид Юзефович, Андрей Волос, Захар Прилепин, Дмитрий Орехов. Есть у нас в России глыба: Юрий Мамлеев. Сорокин-Пелевин-Стогова тоже читаю. Михаил Елизаров – «Пастернак» задел и заинтересовал. «Библиотекарь» очаровал. «Кубики» потрясли.

В книжную полку на необитаемый остров я взял бы с собой побольше новых книг. Я редко перечитываю.

– Какой из классических авторов был «реабилитирован» временем – поумнел, вчитался, понял, переосмыслил? Кто, наоборот, разонравился?

– В Салтыкове-Щедрине нашлось такое, чего я не замечал в юности, что-то выше памфлетов. А вот Бунина, который так завораживал меня раньше, я бы сейчас читать не стал.

– С чего все началось? Когда был написан первый текст, который ты считаешь профессиональной писательской работой? О чем он был?

– О, такой текст ещё не написан. Как сказала моя уважаемая критикесса – я перехваленный недоученный дилетант. С тем и живём.

– Стендаль говорил: чтобы быть писателем, надо почти столько же мужества, как и для того, чтобы быть солдатом? Твое мнение?

– Стендалю было виднее. Или когда к штыку приравнивали перо. А мы сейчас просто сидим и стучим пальцами по кнопкам. Это ничего не меняет и нам ничем не грозит. Для здоровья писательство вредно. Ну, можно делать гимнастику и пить витамины. Всё равно, не вреднее и не опаснее, чем работать в офисе.

– Если бы тебе пришлось драться на дуэли, какое оружие ты бы выбрал? Пистолеты, сабли, ножи, таблетки с ядом, эпиграммы?

– Боксёрские перчатки. Или контр-страйк.

– Твои взаимоотношения с яндексом – как часто в поисковом окне ты забиваешь садулаев, а потом кликаешь поиск? Нужно ли писателю отслеживать, что о нем говорят, включаться в дискуссию, отвечать в богах на оскорбления или наоборот, благодарить за похвалу?

– Забиваю каждый день, если есть доступ к Интернету. Нужно это или нет, полезно или не очень – не знаю. Мне интересно. Если бы мне не было интересно, как читатели, критики и коллеги воспринимают мои тексты, разве я стал бы публиковать? А вот отвечать постепенно перестаю.

– Есть ли человек, цензор кроме тебя самого, чей совет ты безоговорочно примешь, к примеру, если тебе скажут, что роман не удался и лучше его переделать?

– Безоговорочно – нет. Но предложения и замечания издателей и старших товарищей по цеху всегда тщательно обдумываю и стараюсь учесть.

– У каждого есть свой кошмар. Иногда он снится, иногда его можно выследить в текстах автора. Чего боишься ты?

– Если бы я нашёл свой кошмар и смог бы назвать его по имени, я бы исцелился.

– Что пугало в детстве? Чего боишься сейчас?

– В детстве я боялся смотреть в зеркала после полуночи. Сейчас я боюсь после полуночи смотреть в зеркала.

– Ты суеверный человек? Есть ли ритуалы, от которых ты не отступаешь, которые исполняешь, какими бы нелепыми они не казались?

– Я не суеверный! Просто когда слева три раза каркает ворона – это к несчастью. И, чтобы избежать беды, нужно немедленно переодеть куртку на левую сторону, повернуться четыре раза против часовой стрелки и семь раз повторить защитную мантру.

– Взаимоотношение с религией?

– Бог любит меня.

– Твое отношение к уже вышедшим текстам. Перечитываешь ли? Готов ли их править, дописывать?

– Бывает, что перечитываю. И тогда сразу хочется где-нибудь что-нибудь подправить или убрать. Наверное, только самые первые тексты править не хочется. Они до публикации были уже вычитаны и поправлены десятки, если не сотни раз. Хотя и в них иногда хочется стереть что-то, но не по соображениям формы, а из-за содержания.

Вот мой папа, он, когда получает на руки книжку сочинения собственного сына, сразу выдёргивает десяток-другой страниц. Где про секс и всякие непотребности. И уже в таком отредактированном виде даёт почитать знакомым.

– Есть ли страх лишиться возможности создавать тексты?

– Ну, это если я, не дай Бог, стану овощем. А так – я всё время сочинял тексты. Стихи, тексты песен, потом рассказы, романы. А также статьи, контракты, деловые письма. В определённом смысле всё на свете – литература. Помню, много лет назад меня попросили составить бизнес-план для получения в банке кредита на развитие производства. Я написал. Тётеньки из кредитного отдела чуть не плакали и упросили меня разрешить им использовать мой бизнес-план в качестве рекомендательной формы всем своим клиентам. А кредит, конечно, не дали. Потому что для положительного решения был нужен не план, а звонок в банк от крыши. Тогда все банки были бандитскими.

– В романе «Таблетка» - пронзительный пассаж о красоте. Есть ли у тебя твой личный фоторобот красивой женщины.

– Мне всего 36. Но я, похоже, ушёл из большого секса. Так что в этом смысле я уже не эксперт. А стереотипы, они обманчивы. Помню, я был ещё молодым, когда лелеял такой образ: высокая блондинка с крепкой широкой костью, голубые глаза, прямые черты лица… ну и так далее. Так вот, как раз тогда привелось мне лететь из Индии в Москву. Стою я в аэропорту Нью-Дели, а передо мной в очереди девушка из какой-то скандинавской страны – точное воплощение воображаемого мною идеала красоты. То есть, если в описании. А по восприятию… хм… в общем, совершенно не понравилась. Хотя, возможно, в душе она прекрасный человек.

Сейчас, когда я смотрю на свою дочь, мне кажется, что это самый красивый ребёнок на свете! Да я уверен в этом, и ничто меня не сможет разубедить.

Наверное, красота – это любовь. Когда мы любим, мы способны увидеть и понять красоту.

– Что достаточно сделать твоему другу, чтобы Садулаев вдруг перестал хорошо относиться без права прощения? Возможна ли такая ситуация для тебя, готов ли ты прощать?

– Здесь, я как все, могу сказать про подлость и предательство, которые непростительны. Про то, что ошибки нужно прощать. И так далее. Но мне сложно понять критерии, где заканчивается слабость и начинается подлость? И не есть ли подлость следствие слабости? Поэтому, решение чисто утилитарное: если мы больше не нужны и не интересны друг другу, то нет смысла поддерживать отношения.

– Как борешься с гордыней? Меня спас от разрушения Букер. Очень вовремя подоспел, потому что я начал «портиться».

– В каком смысле «портиться»? Мысли о «непризнании» таланта питали чувство твоей «инаковости» и величия? В кругу моих друзей, которым действительно интересна современная литература, Елизарова читали всегда, задолго до Букера. У Сорокина в «Дне Опричника» герой «читал Елизарова». Какое уж тут непризнание! Некоторая недооценка, была, да, и то, только в официальных институциях. Пришло время – и институции признали. Главное, что читателей стало больше. Сейчас «Библиотекарь» хорошо продаётся, я смотрел. В «Москве» держал первое место в рейтинге продаж!

Я со своей гордыней пока не борюсь. Я её холю и лелею. Как противовес комплексу неполноценности, синдрому неудачника и вообще, жизненной апатии и депрессивным психозам. Следую принципу: принимай, всё, что полезно для твоего пути, отвергай все, что вредно. Пока что «гордыня», то есть, воображение себя «писателем», да ещё каким-то «особенным», помогает мне, стимулирует меня работать, писать. Вот когда станет мешать, если буду думать: не нужно больше ничего делать, я и так великий! – тогда буду бороться.

– Что по твоему мнению достаточно сделать писателю, чтобы поставить на себе «творческий» крест?

– Мне кажется, нет такой ошибки в литературе, которую писатель не мог бы исправить. В жизни, да, в жизни бывают такие ошибки. А литература – это сконструированная реальность, всё можно исправить. Если не утрачен дар и пыл. Можно, правда, сменив стиль и тематику потерять своих привычных читателей. Ничего, появятся другие. Иногда это нужно, чтобы не застояться, не превратиться в пародию на самого себя.

– Посещение Путина – твое впечатление. Захар написал эссе. Что это дало тебе? И есть ли смысл в таких визитах?

– Было интересно. У Путина, и у Суркова. Мне дало некий социальный опыт. Вот только они всё говорили, говорили. По-хорошему власть должна встречаться с писателями не для того, чтобы поговорить, а чтобы послушать. А ещё лучше вообще просто почитать. Ведь писатель всё говорит в книгах. Но наши правители, мне почему то кажется, книг не читают. Или только «классику». В общем, старьё. Классика, конечно, хорошо, но о современном мире и обществе пишет современный писатель. Общественный деятель и политик должен читать своих современников-писателей, философов. Он же не только на вечные проблемы ищет ответ, ему полезно проникнуть в глубины актуальной действительности. Но они наверное считают себя самыми умными. Ни у кого не учатся, сами всех поучают. Конечно, у нас же нет миллиарда. Значит, мы можем идти в жопу. Вот только пока что наши самые умные правители всю страну и народ в жопу загнали.

– Литературная критика. Нужна ли она вообще? Как наладить с ней взаимоотношения?

– Хорошая критика – опыт анализа текста. А не сведение счётов и не навешивание ярлыков. Она нужна и полезна. Настолько же, насколько редка.

– Твое отношение к кризису? Появилась ли надежда на крах общества потребления?

– Пока что мои надежды на кризис не оправдываются. Менеджеры, уволенные из одних офисов, устраиваются работать в другие. Ничего не изменилось. Всё стало только беднее, ещё беднее. И потом, как оказалось, у власти и бизнеса есть антикризисная программа: дешёвое палёное бухло и героин. Никто не будет протестовать, народ сопьётся и вымрет.